Право на безумие. Аякко Стамм

бросала трубку, он писал – я рвала не читая, он искал со мной встречи – я не давала ему раскрыть рта. Я сама себя загнала в угол и мучилась в поисках выхода оттуда. Меня просто убивало, приводило в неистовство то, что всё это время он жил с ней, у неё. Правду сказать, она оказалась хорошей, доброй, искренне любящей женщиной примерно одного с нами возраста, но для меня она неизменно оставалась пустой девчонкой, шлюшкой и кабацкой певичкой. Ах, если бы это оказалось действительно так, то было бы гораздо легче. Я бы знала тогда, понимала, чем она его купила. Такое нередко случается, когда взрослые мужчины увлекаются молоденькими эффектными девчонками, но проходит время, эйфория улетучивается, разница в возрасте, опыте, интеллекте всё более и более даёт о себе знать, и в конце концов статус-кво восстанавливается. Но то, что он предпочёл мне женщину одного со мной возраста, означало лишь одно – она реально лучше меня. С этим я никак не могла смириться. Так прошло ещё двадцать лет, как один день.

      Приближался пятидесятилетний юбилей со дня нашей свадьбы. Наши дети, у нас выросли замечательные дети – дочка и сын, решили втайне от меня отметить эту дату. Они заказали шикарный стол в ресторане, созвали всех наших друзей, разыскали даже затерянных с войны боевых товарищей, пригласили всех, кто был нам дорог, устроили всё самым наилучшим образом. Мне же сказали, что просто хотят по-семейному поужинать. На самом деле их целью было помирить нас, не восстановить семью (это было уже невозможно, ведь двадцать лет у их отца фактически была другая семья), но хотя бы уничтожить ту ужасающую пропасть между нами, дать нам возможность, наконец, поговорить друг с другом, понять и простить друг друга. Ведь прошло уже двадцать лет, всё давно должно было быльём порасти, стереться и забыться. Но у меня ничего не поросло, ничего не стёрлось, не забылось. Как только я увидела богато накрытый стол, великое множество гостей, многих из которых даже не узнала, то сразу всё поняла. А когда дочка подвела ко мне отца, чистенького, ухоженного, нарядного, с огромным букетом белоснежных роз, словно сошедшего с праздничной открытки, меня вдруг взорвало и понесло лавиной на всё и вся. Я была в каком-то исступлении, не помню, что говорила, что делала, в голове лишь набатом тревожного колокола звенит по сей день: «БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! ПРОКЛИНАЮ! ПРОКЛИНАЮ! ПРОКЛИНАЮ!»…

      В ту же ночь он умер от обширнейшего инфаркта. А я вот уже пять лет живу с этим и не могу освободиться, примириться ни с собой, ни с Богом. Я не хочу уходить так… Я боюсь… Отпусти меня с миром, батюшка.

      Женщина замолчала. Молчал и Аскольд. В эту минуту он понимал, насколько трудно, тяжко, поистине невыносимо ответственно священнику жить и носить в себе таковой груз человеческих исповедей. Если бы не прощающий, не облегчающий людскую душу Господь, не Его всесильная, всемогущая Любовь, легко, как глотнуть воздуха, можно было бы сойти с ума. Но Богатов ведь не священник,… и как-то Всевышний распорядится