Наконец-то у него вышла первая книга. Но одну, первую, о своей жизни, может написать едва ли не каждый. Это известно.
А вот вторая книга? Она не давалась. Пока, как он считал… Надо было наткнуться на стоящий сюжет, на тему, которая бы вывела на цикл рассказов или на повесть.
Он начал писать роман, но что-то не давало двигаться свободно. Отложил. Ждал своего часа.
Кругом бурлила перестройка. Народ шумел на митингах, а ему этого было не надо. Хотелось затронуть не суетное, вечное….
Сегодня с утра он сел было за стол. Положил перед собой чистый лист бумаги. И задумался.
Ему не давал покоя сон, который приснился прошедшей ночью. Снилось что-то непонятное. Будто его несправедливо осудили за какое-то преступление. Он невиновен, но это не доказуемо. В каком-то большом вагоне, похожем на те, из которых он когда-то ещё студентом выгружал картошку, его вместе с кучей осужденных везут к месту отбывания наказания. И тут вагон летит под откос. Визг, грохот. Охрана мертва. Большая часть преступников – по кустам. Вот она: свобода! Появляются незнакомые люди с решительными лицами, вооруженные автоматами. Он отказывается от помощи.
У него установка: раз осужден, должен прибыть до места назначения. Там начать просить, доказывать, что осужден невиновно. «Иначе черт-те что получается. Мы же в цивилизованном мире живем!»
И начались мытарства: он стал сам добираться туда, куда сослан. Но кругом степь, одна железка под ногами, и ни одного человека рядом. Один-одинешенек. Такой законопослушный и честный.
«Из этого что-то может получиться! Может, наконец, я вырвусь из мелкотемья. Дотянусь, дотронусь до чего-то… стоящего. Вот Островский Николай, например. Хотя все низвергнуто, но судьба человеческая? Или Ярослав Гашек. Другое? Да! Но как все заразительно. Надо додумать ночной этот кошмар, в нем что-то есть. Конфликт есть! Это самое главное. Два полюса: свобода и тюрьма! Нет: закон и личность. Надо будить воображение. Надо быть изобретальным. Придумывать интригу. Жизнь скупа на это».
Он встал из-за стола. Лист бумаги остался нетронутым.
«Надо сварить супчик. Четвертинка курочки у нас есть! – рассуждал он. – Нет чего? Морковки и капусты. Придется идти в магазин. Можно ещё булку хлеба взять. Чтоб эти дни больше не бегать».
В супермаркет, который был совсем рядом от дома, он шёл в бодром состоянии духа. Чувствовал, что сегодня может что-то написать.
Ему нравился этот магазин. Просторный, но уютный. Не то, что в доперестроечное время.
И обслуживание нравилось.
Трудно было в советское время и представить такое. Все вежливы. Благодарят за покупку. Вот что значит личный интерес.
Он взял в отдельном киосочке внутри магазина хлеба и пошёл за морковью и капустой.
Чернявая, лет двадцати, кассир подняла карие диковатые глаза, когда он подал ей