Картезианство обнаруживает совершенно поразительное, – мы могли бы даже сказать навязчивое, – всеприсутствие тела. Но при этом, раз за разом, у нас возникает ощущение какой-то нехватки; ощущение, что тело где-то не здесь, что нас обвели вокруг пальца, оставив ни с чем. Тело ускользает от нас при каждом приближении, при каждом рыхлом шаге. Здесь мало двигаться украдкой, скрывать ритмичный шум биения клавиш (а вслед им – сердца). С каждым шагом/словом мы оказываемся все дальше, уже едва различая в смятой линии горизонта мысли контуры прежней земли. Приближение удаляет. Быть может, Нанси прав: необходимо «писать не о теле, но само тело. Не телесность, но тело. Не знаки, не образы, не шифры тела, но опять-таки тело. …Действительно, приходит время писать и мыслить тело в той бесконечной отдаленности, которая и делает его нашим, которая приводит его к нам из области более далекой, чем область наших мыслей»65.
Не только писать тело, но также и писать на теле, отдавая его во власть все новых шрифтов и линий. Демография на службе у дермографии, поставляя все новый и новый материал, сотни метров кожи всех цветов и фактур, нескончаемая вереница кожных отрезков на любой вкус. «Четыре врача, среди них профессор Фрейд, наблюдали его [дермографизм] со всей точностью. Последний описал его в своем заключении следующим образом: «Если провести пальцем или тупым инструментом по коже на груди и спине, то сначала из-за контракции сосудов образуются бледные участки, которые затем скоро интенсивно краснеют и на несколько минут остаются сильно гиперемичными. Таким образом, на коже можно «писать» пальцем или деревянным стилусом»66. Мы только и делаем, что пишем на коже, оставляем там множество меток: от случайно царапины до раны, покрытой рубцом, от укуса страсти до отметины боли. Мы отмечаем приход лета, отдавая кожу солнцу, и вместе с ним меняем цвет на коричнево-желтый. Мы множим подписи времени, собирая складки на коже, превращая кожу в иссохший пергамент. Мы