Единственным исключением, пожалуй, были рисунки Лены. Наверное, из нее мог бы получиться отличный художник, хотя Лена не уделяла своим способностям достаточно времени ни в школе, ни после нее. Да, она умела отлично рисовать и довольно часто ее рисунки поражали Сашку своей филигранной техникой, но Лена вдруг начинала брезгливо морщиться, когда Сашка говорил, что ей нужно учиться.
– Зачем это все?.. Фотоаппаратов, что ли, нет?
Лена неплохо зарабатывала в рекламном бизнесе даже когда сидела дома с девочками и другая работа – возможно, куда более трудная, долгая, а иногда даже мучительная – ее просто не интересовала.
– Нам деньги нужны, Сашка. А кроме того, ты пьешь уже пару раз в неделю и это вошло у тебя в привычку.
Спиртное не спасало Сашку, оно просто действовало так, как когда-то пара уколов, сделанных ему врачом «скорой» Еленой Петровной…
…Вечером того дождливого дня Сашке надоело пить в одиночку, и встреча с бывшими одноклассниками в «Ромашке» немного расшевелила его. Веселая компания безостановочно хлебала спиртное, без умолку о чем-то говорила и так же, почти чисто механически, то есть без видимой причины, вмешалась во внезапно вспыхнувшую чужую драку. Трое пожилых выпивох бомжеватого вида что-то не поделили с толстым типом в смешной, не по сезону кепочке. Толстяк был пьян и не оказывал почти никакого сопротивления. Бомжей с позором изгнали из бара, Сашка поднял пострадавшего с пола и усадил рядом собой. Ему дали выпить, он немного успокоился и принялся рассматривать компанию вокруг себя совиными, желтыми глазами. Когда в Сашкиной компании в очередной раз сменилась тема разговора (а менялась она настолько часто, что, в сущности, и состояла из этих «поворотов») и речь зашла о политике, толстяк вдруг с жаром заговорил о «проклятом социалистическом прошлом». Его речь была книжной и явно неуместной в подвыпившей компании работяг, то есть его просто никто не понимал. Толстяк сыпал фактами, цифрами, цитатами и всерьез принимался опровергать любое, даже шутливое, возражение.
«Как по телевизору говорит», – невольно улыбнулся Сашка.
Если бы не его заступничество, толстяка могли поколотить еще раз, на этот раз уже товарищи Сашки. Толстяка звали Мишка. Ему было за тридцать, и, судя по всему, у него были не меньшие, чем у Сашки, неприятности в жизни. Впрочем, о них он говорил вскользь, всякий раз пытаясь свести разговор на близкую ему и горячо любимую, политическую тему.
Полупьяная компания перестала обращать внимание на толстяка Мишку и сочувствующего ему Сашку. Едва став членом случайного