Видимо, Мартышка была прирожденным «смутьяном»: из-за нее я впервые серьезно поссорилась с Серегой и всеми бимарестанскими детьми. Даже интриги посольских детей не шли ни в какое сравнение с недетскими проделками моей новой подруги. Но мне рядом с ней было комфортно и интересно. Наверное, мама права: я уже тогда была испорченной девчонкой.
Кругленькая, словно надувной шарик, Мартышка все время суетилась и без умолку болтала. С ней было легко – не надо думать, о чем говорить, во что поиграть, чем заполнить скучную паузу в беседе, игре и вообще в жизни. Карлсона она напоминала уже тем, что постоянно рассказывала, что она «самая лучшая на свете девочка, в меру упитанная и в самом расцвете сил». Звучало это почти по-карлсоновски:
– Вот вы посмотрите на меня! – вещала она нам всем, сидящим в рядочек на лавочке в первые дни после своего приезда. – Вот я вроде и пухленькая, и ноги у меня не от ушей, и глаза – не фары, как у некоторых, но все мальчишки в моем классе бегают только за мной! И не только в моем классе, но и в параллельном! Да и не только из нашей параллели, за мной со всей школы парни бегают – и «старшаки», и даже подшефные!
Я глядела на ее крохотные серые глазки, мясистый носик, неопределенного цвета жидкие волосы и большой подвижный рот с пухлыми губами – и безоговорочно верила, что она говорит правду! Было в Мартышке нечто такое, что заставляло в это поверить. Взрослый человек сказал бы, что в ней била ключом сама жизнь. С высоты прожитых лет добавлю, что в ней была та самая женская «червоточинка», равнодушным к которой не может остаться ни один здоровый мужчина. Не случайно же «легкий налет порочности» – излюбленный прием режиссеров, ваяющих образы незабываемых, роковых женщин. Их «фам-фаталь» – далеко не всегда писаная красавица, гораздо чаще это как раз такой «живчик», каким была моя тегеранская Мартышка.
Верила ей не только я, но даже мальчишки. Что до Тапони, то в первый день она слушала Мартышку молча, а на второй, как только Мартышка на секунду отлучилась, вдруг изрекла:
– Энергичная дворняжка!
Мы уставились на Тапоню в ожидании пояснений, но она больше ничего не добавила.
– Все