Капитал Российской империи. Практика политической экономии. Василий Галин

годовых урожаев вызывали аналогичные колебания и в крестьянском спросе, что не позволяло создать устойчивого, последовательно развивающегося дела. На эту данность прямо указывали представители делового мира России в начале XX в.: «не может быть и речи о здоровом развитии промышленности и торговли там, где нет устойчивого сельского хозяйства»[269]. Непрерывные и глубокие колебания урожаев создавали постоянную угрозу полного разорения не только крестьян, но и промышленников, что с одной стороны подрывало в них развитие деловой инициативы и рационального мышления, а с другой формировало рваческие настроения – использовать подвернувшуюся удачу или случайность по максимуму, не думая о будущем.

      Как позже отмечал Н. Тургенев: «Великий двигатель национального процветания, а именно капиталы, накопленные целыми поколениями торговцев, в России совершенно отсутствуют; купцы там кажется, имеют только одну цель – собрать побольше денег, чтобы при первой же возможности бросить свое занятие»[270]. Об этом же свидетельствовал последний Московский городской голова: «Среди московского купечества было очень мало фамилий, которые насчитывали бы более ста лет существования… Редко в каком деле было три или четыре поколения. Или выходили из дела, или сходили на нет»[271].

      Именно низкая норма прибыли от сельского хозяйства являлась причиной и крайне незначительной доли высших сословий в России. В. Ключевский в этой связи замечал, что все «высшие сословия <…>, в России представляли в численном отношении (лишь) маленькие неровности, чуть заметные нарывы на народном теле»[272]. Например, на одного дворянина в Европе приходилось в среднем 5 крестьян, в России в пять раз больше – 25. Всего доля дворянства в Российской империи составляла около 1,5 % населения. Причем большинство этого дворянства, по европейским меркам, трудно было отнести даже к среднему классу. Например, по данным В. Ключевского «более трех четвертей землевладельцев состояло из дворян мелкопоместных». Об уровне социальной дифференциации землевладельцев говорит и тот факт, что 13 % богатейших помещиков принадлежало 76 % всех крепостных, 42 % – беднейшим, только – 3 %[273]. К цензовым дворянам относилось всего 10–15 % высшего сословия, но даже в этой элите для дворян, находящихся на нижнем пороге доходов, в конце XIX в. было затруднительно дать самостоятельно всем своим детям необходимое воспитание[274].

      Не случайно значительная часть дворянства и всей российской элиты со времен варягов и особенно Петра I формировалась из иностранцев. Н. Тургенев по этому поводу замечал: «Бросив взгляд на официальную родословную и гербы дворянских родов России, можно заметить, что почти все знатные люди стараются отыскать среди своих предков какого-нибудь иностранца и возвести свою фамилию к нему»[275]. Например, князь М. Щербатов при обсуждении екатерининского «Наказа» 1776 г. обосновывал исключительные права дворян на привилегии тем, что все дворяне происходят «либо от Рюрика и заграничных коронованных