Слова были жестокими, но рука Ниры ласково гладила брата по спине. Слезы скатывались на золотой балахон Оши. Сквозь повязку пятна казались не слезами, а ожогами на ткани.
– Она умерла, Нира, – всхлипнул старик, показывая ей грушу. – Я ее убил.
– Не ты убил, старый хрыч, – огрызнулась она, копаясь в поклаже, – а тот, кто сорвал. Да и не живой же ее есть!
Оши беспомощно покачал головой и прижал надкушенную грушу к морщинистому лбу, словно хотел поделиться с ней мыслями. Нира наконец нашарила грубую глиняную бутыль, выдернула пробку, отвела его руку с грушей и поднесла горлышко к губам брата.
– Вот, – сказала она, – у меня еще малость осталось. Тебе сразу полегчает.
Адер уловила запах неизвестной жидкости, одновременно сильный и едкий. У нее даже на расстоянии заслезились глаза, но Оши жадно потянулся, перехватил бутылку и запрокидывал ее все выше, пока Нира его не остановила:
– Ну и хватит. Мало того что слезами залил, так еще обоссышь весь фургон.
Оши неохотно оторвался от снадобья, и Нира, вставив пробку на место, спрятала бутылку поглубже, куда не доставало солнце.
– Теперь доедай свою грушу, старый дурак, – приказала она, возвращая ему плод.
Старик откусил кусочек, подержал на языке белую мякоть и медленно стал жевать.
– Сладкая! – проговорил он, словно дивясь своему открытию.
– Как же не сладкая, дурень ты этакий, – отозвалась Нира, обнимая его за плечи. – Ясно, сладкая.
Адер вдруг стало неловко. Она отвела глаза. Ничего такого не было в старике и старухе, сидящих рядом: один жует грушу, другая смотрит на него сердито и любовно, и всё на виду, залитое теплыми лучами солнца. И все же, сама не зная отчего, Адер почувствовала себя лишней – подсмотревшей что-то, чего ей видеть не полагалось. Смущенная и пристыженная, она задержалась, чтобы окинуть взглядом канал, между тем как фургон, подскакивая на булыжниках, покатился дальше.
Она не могла представить на месте Ниры себя с Каденом или Валином. Даже в детстве, пока братьев не отослали из дворца, их разделяли возраст и пол, и невозможно было перекинуть мост через эту пропасть. Игры и фантазии мальчиков рядом с реальной политикой и интригами Рассветного дворца казались ей бессмысленным ребячеством.
– Тебе бы лучше остаться с братьями, – сказал ей однажды Санлитун, когда она просилась присутствовать на каком-то из императорских приемов. – Постаралась бы получше их узнать.
– Что там узнавать? – обиделась Адер (ей тогда было восемь, значит Кадену пять, а Валину и того меньше). – Младенцы. И играют, как младенцы, и орут. Я хочу с тобой, хочу заниматься важными делами.
– Они вырастут, Адер, – возразил, потрепав ее по плечу, Санлитун. – Настанет день, когда ты им понадобишься, особенно Кадену.
И все же отец взял ее с собой, позволил молча и смирно сидеть на расшитой золотом подушечке справа от Нетесаного трона, пока сам занимался делами империи. А потом однажды братья пропали,