Горлэя, на помосте стоял стол хозяев, застеленный узорчатым дамаском, алым с золотом, поверх которого – туго натянутой белой скатертью, вышитой руками леди-матери и моих сестер. Стену за ним украшала шпалера с видами Камелота, прибывшая с юга вместе с нашей нынешней королевой. Много часов провел я, созерцая вереницу рыцарей на тонконогих лошадках, вытекающую из замка… Вдоль долгих же стен холла стояли столы для простых, но сегодня в Хейлсе за столом простых не будет, каждый гость чином не ниже оруженосца. Со стропил потолка свисали штандарты: голова белой лошади с разорванной уздой и девиз, «не зови понапрасну…», как сегодня напомнил Адам; герб Хепбернов Хейлса и Босуэллов – львы rampant, стропила и роза; герб леди-матери, поделенный на четверти, где были и королевские лев с единорогом, и вепри Гордонов Хантли; и совсем высоко, всеми забытый – герб покойной Дженет Дуглас, дочери графа Мортона, матери Джоанны: сердце Брюса и три звезды, поделенный пополам со львами и розой Босуэлла – единственное, что сохранилось от нее в Хейлсе. Под стропилами, чуть ниже штандартов, вдоль по стене шла галерея менестрелей, выход на нее был прорублен из донжона, а спуститься можно было и ко входу в холл. Когда бы не строгий наказ леди-матери, видит Бог, я сделал бы то же, что и всегда, – удрал туда, на уровень голубятни, чтоб следить за пирующими людьми сверху, не принимая участия в их жизни, так часто меня ранившей… занятие, к коему имею известное пристрастие и теперь – наблюдать, не вмешиваясь.
И вот я смотрел, смотрел и смотрел.
Скромное семейное пиршество, задача которого – наскоро накормить хозяина и его гостей. И родовитые гости занимают места настолько плотно, что напоминают сельдей, сложенных на просолку в бочке. Пажи и поварята расставляют блюда, разносят тренчеры из чистого пшеничного хлеба, чаши для похлебки – на нижнем столе по одной на двоих едоков. Вот Его величество занимает место во главе стола, меж двух братьев Хепбернов, Босуэлла и Крейгса, – обрамленный ими, он казался словно находящимся под стражей. Или это казалось только мне, потому что нечем было занять скучающий ум? Я видел, как взор его падал на все – края скатерти из дамаска, серебряный бок солонки, оленью ногу, заячье жаркое, кубки вина и воды, поставленные вблизи. И чем горел этот взор, я видел тоже. Но господину графу до того было мало дела, он простер руку к солонке, дабы открыть пир, дядя Джордж произнес краткое благословение, и трапеза потекла.
– Это ли вы называете скромным ужином с дороги, мой… друг? – король откинулся на спинку кресла, рассматривая блюда. – Восемь перемен, неужели?
– Шесть, Ваше величество. И только послезавтра будет двенадцать – в честь великой милости вашего посещения и ради свадьбы моей старшей дочери.
Наверху, над нашими головами виола, флейта, лютня и тамбурин скрашивали пищеварение знатных господ, сопровождая нежной мелодией куски, исчезающие в разверстых
