Эта эпоха для него лично кончилась на следующий день после бегства Женевьевы с Бернаром!
И вместо того чтобы кричать и стенать, он стер все одним махом, как стирают мел с грифельной доски.
Кругом одни дураки! Целый город дураков, ничтожных людей, которые не знают даже, зачем живут на белом свете, и которые тупо шагают вперед, как быки в ярме, позвякивая кто бубенчиком, кто колокольчиком, привешенным к шее.
Город стал лишь декорацией, лепившейся вокруг небольшого логова, которое он населил своей собственной жизнью, своими запахами, своим презрением к роду человеческому; его кабинет – и за стенами кабинета как бы ничья земля, no man’s Land, дом, постепенно приходивший в упадок, где росла маленькая девочка, ничуть его не интересовавшая…
Судьи? Болваны! И к тому же в большинстве рогоносцы!
Адвокаты? Тоже болваны, а некоторые просто сволочи!
Все до одного!
Доссены, которые положили жизнь на то, чтобы их дом был самым красивым в городе, и Марта, которая ввела в моду дворецких в белых перчатках, хотя они перевелись в городе еще задолго до войны.
Рожиссар, который ездит по святым местам в надежде, что умолит небеса послать ему ребенка – разумеется, длинного, тощего младенца, как он сам и его супруга.
Дюкуп, который рано или поздно станет важной персоной, ибо делает все, что для этого нужно.
Добрая печурка, красное, темно-красное вино и книги, все книги на свете. Таков был мир Лурса. Он знал все! Он все прочел! Он имел право насмехаться над людьми, сидя один в своем углу.
– Сборище болванов!
Он охотно добавлял:
– Зловредных болванов!
И вот, словно пламя пожара охватило дом, и там обнаружился целый выводок мальчишек…
Потом по их следам он стал бегать по городу…
Он открывал людей, запахи, звуки, магазины, свет, чувства – людскую магму с ее кишением, жизнь, отнюдь не похожую на трагедию, и охваченных страстями дураков, неожиданные, непонятные взаимоотношения между людьми и вещами, сквозняки на перекрестках и запоздалого прохожего, лавочку, которая бог знает почему еще не закрыта ночью, нервного молодого человека, ожидающего под большими часами, знакомыми всему городу, своего приятеля, чтобы тот повел его навстречу будущему…
Время от времени он с ворчанием шевелился, и все глаза обращались к нему, и в первую очередь глаза Дюкупа, который боялся потерять нить, хотя выдолбил свою речь наизусть.
Никто не понимал, что он, Лурса, делает здесь, ибо, по общему мнению, он должен был бы, воспользовавшись благовидным предлогом, уехать путешествовать или сказаться тяжелобольным. Сестра ему прямо об этом заявила. Она-то ведь больна. И ее сын болен, и так серьезно, что ему необходим швейцарский климат.
Сам