На вопрос, кто бы это мог быть, да еще и в такую рань, ответа у меня нет.
Наверное, поэтому, открывая, не спросив кто, я ловлю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
– Таня?! Таня Воронина?!
Белый костюм. Уложенные волосы. Сумочка и туфли из крокодиловой кожи. Да, эта сучка, моя бывшая одноклассница, высоко забралась. Хотя я, как и все женские создания, с тщеславным удовольствием осознаю, что выгляжу моложе ее.
Таких, как Таня, много в инстаграме[1]. Яркий регулярный макияж, солярии и развратная ночная жизнь быстро старят.
Может, и права была мама, что мы выглядим на столько грехов, сколько совершили.
Таня Воронина морщит нос, будто учуяв неприятный запах, и не говоря ни слова протискивается мимо меня, осматривая узкий коридор, и не разуваясь проходит в тесную кухню.
– Таня, чем обязана? – спрашиваю, следуя за ней и не чувствуя, что рада ее видеть, скорее, натурально охреневаю от ее наглости и невоспитанности. Нет, она, конечно, никогда не отличалась добрым нравом, но это уже зашквар.
– В этой, – она пытается подобрать слово, очевидно более вежливое, чем халупа, – квартире есть, куда присесть?
Я, вздохнув, приношу ей одну из двух облупленных табуреток и машу рукой в сторону чайника.
– Чаю?
– Да, зеленого, – повелевает она, скривив губы, и усаживается на край стула.
– Черный, Таня, только черный, – усмехаюсь аристократичности этой когда-то безотказной девки. – Ну, так что это за незапланированная встреча выпускников? Прости, врать, что рада тебе, не буду.
– Ну почему же? Я, лично, ее планировала. Даже навела кое-какие справки.
Холодок стекает от шеи по позвоночнику вниз.
Глава 2
– Зачем? – интересуюсь наигранно безразлично и наливаю чай без сахара. Себе добавляю одну ложку. Моему телу диеты все равно не помогают, зато помогает работа в больнице по двенадцать часов в сутки.
– Как твоя сестра? – в свою очередь спрашивает Таня и, подув на напиток, делает глоток. Этим и завершается ее чаепитие. – Много денег собрали на пересадку?
Долго молчу, пытаясь разглядеть в лице бывшей подруги хоть проблеск жалости. Но ее нет и быть не может. Она никогда не думала ни о ком кроме себя. Я уже и не помню, почему мы сошлись.
– Лена не младенец, жалости не вызывает, поэтому немного. Но ты ведь не помочь сюда пришла.
– Ошибаешься, – ухмыляется она и долго рассматривает мою сорочку до пят, распущенные светлые волосы, задерживается на наверняка опухшем после сна лице. – Ты все такая же.
– Какая? – невольно злюсь на ее выпад, в котором ни грамма восхищения или одобрения.
– Выглядишь невинной овечкой, которую хочется пожалеть. Неудивительно, что каждый мужик хочет тебя изнасиловать. У тебя же в глазах написано: жертва.
– Пошла вон! – мигом срываюсь на крик и указываю на дверь. Но весь всколыхнувшийся гнев разом затухает, когда вижу большие удивленные глаза Лены.
– О, это наша девочка, –