– Хотите увидеть его? – он достал из внутреннего кармана маленький портрет (за полой пиджака сверкнула золотая цепочка часов). – Здесь молодой дедушка.
В юности я думала, что самый красивый мужчина на земле – граф Николай Адлерберг. Пока однажды не увидела вживую Великого Князя Михаила Николаевича.
Но это лицо… Сказать, что в моём вкусе светлые и широко посаженные глаза, – отныне я была бессильна. Это лицо доказало мне, что личный вкус – ничто против совершенства пропорций, приправленных таким глубинным обаянием, что… нельзя, (честное слово!) нельзя больше считать красавцем кого-то ещё!
На портрете стояла подпись художника. Русские буквы: «А. Вер».
Или, быть может, итальянские «А. Беп»?..
В голове не укладывалось, что с князем ди Мильяно из Италии мы говорили о моей бабушке. Мне казалось, что я знала другую бабушку. Я никогда не видела у неё писем из Италии. Она редко посвящала родных в личные дела, редко рассказывала о себе, о прошлом, о своей молодости. Отец говорил, что не умела рассказывать.
– Как долго вы намереваетесь оставаться в России? – поинтересовалась я.
– Я выполнил долг перед дедушкой, – синьор Марко положил руку на грудь, взглянул на меня и засмеялся. Должно быть, на моём лице он прочитал растерянность. Я не знала, что буду делать с итальянскими рукописями. Прочесть их я не могла и выбросить теперь не могла. Любопытство точило мне душу.
– Я обещал помочь вам перевести записки. В память о дедушке и Екатерине Чубаровой – я не могу покинуть Россию сейчас.
Мне хотелось остаться одной и подумать о бабушке. Синьор Марко остановился в гостинице. Я могла бы предоставить ему комнату в моей квартире, но побоялась впускать в дом малознакомого иностранца.
– Если вам интересно, я готова показать вам Петербург, – предложила я у порога.
Синьор Марко всплеснул руками:
– Буду рад познакомиться с городом, который знал мой дедушка!
К счастью, я перепорхнула тот возраст, когда появление на людях с обаятельным кавалером могло меня скомпрометировать. Напротив, это польстило бы моей репутации. Мы условились встретиться завтра у меня в квартире для перевода мемуаров.
Я осталась одна. По стеклу задробил осенний дождь. Когда я последний раз приезжала в имение, где жила бабушка? Трудно назвать год. Мне вспомнились её портреты тридцатых годов – самые ранние из имеющихся. Полуспущенные рукава-буфы, укороченный подол – на бабушкиной фигуре эти платья не смотрелись. Все смеялись и говорили, что у неё нескладная фигура. Потом появились кринолины, угловатые башмаки, и бабушка в них спотыкалась. Отец подшучивал: ходить, мол, не умела мать. А широкие юбки! От каркасов на конском волосе бабушка попросту избавлялась, а подол укорачивала. Но и обрезанные платья не носила. Безобразная мода пятидесятых – последних лет бабушкиной жизни… Не думаю, что ей понравились бы и мои любимые платья с турнюрами. Да и стойка-воротник душил бы её.
Зато