И тут Дмитрия словно прорвало…
– А каким мне быть, скажи на милость? Нежным и ласковым? Я-то не против, да ведь ты сама не позволяешь! Настя! Сколько можно в прятки играть?
Анастасия удивленно отшатнулась и сердито заглянула ему в глаза.
– Ну-ка! Посмотри на меня! Ну, что видишь? Я уже давно не та девочка, которой ты носил портфель. Мне тридцать один год, я взрослая женщина. И я не могу по указке любить или ненавидеть, ласкать или угождать. Чего ты ждешь? Разве я обещала тебе любовь до гроба?
– Ты никогда не любила меня, – Митька от обиды сжал руки в кулаки, – никогда!
– Неправда, – Настена покачала головой. – Я всегда любила тебя и сейчас люблю, но как брата. Как лучшего друга. Как самого близкого и родного человека. Слышишь?
– Нет, не слышу, – он схватил ее за плечи. – Не хочу я этого слышать! Что мне от такой твоей любви?
– Митька, давай не усложнять, пожалуйста, – Настя медленно высвободилась из его рук. – Я тебе ничего не обещала и не обещаю. Приходи, когда хочешь, чувствуй себя здесь как дома. Но только на правах друга. Во всяком случае, пока. А там жизнь покажет.
Митька постоял, обернулся, видно, хотел что-то ответить, но, передумав, резко отвернулся и пошел к калитке. Анастасия удрученно глядела ему вслед, но тоже молчала…
Уже открыв калитку, Дмитрий обернулся.
– А крыльцо у тебя совсем покосилось, и дверь у сарая сорвалась с верхней петли. Я в субботу приду, сделаю. А то все развалится без хозяйских рук.
Настя облегченно выдохнула, поняла, что он не сердится, и легко улыбнулась ему вслед.
– Спасибо! Чтобы я без тебя делала? Митька, мир? – крикнула она, улыбаясь.
– Да мир, мир, – махнул он рукой и, расправив плечи, зашагал к своему дому.
Было далеко за полночь, когда Настена, наконец, добралась до кровати. Уже лежа на прохладной подушке, она, засыпая, прошептала: «День и ночь – сутки прочь… Все. Спать…»
Глава 12
Павел, поселившись на заимке, трудно привыкал к новому быту. Все непривычное казалось ему неправильным, неудобным, неприятным. Трудная крестьянская работа тяготила, отсутствие городских удобств поначалу ужасало, одиночество пугало. Но ведь не зря говорят, что человек ко всему привыкает: и к хорошему, и к плохому. Просто к хорошему привыкаешь быстрее, а к плохому – труднее, медленнее. Но потом перестаешь думать, страшиться и хмуриться, а только делаешь то, что нужно, и постепенно втягиваешься, обживаешься, смиряешься. Все, что доставляло неудобство и затруднение, незаметно становится естественным и обычным.
Первый день после своего приезда Павел плохо помнил. Как в немом кино мелькали черно-белые кадры хитрой памяти, осмыслить которые никак не удавалось. Он только помнил, что ужас – первое чувство, поселившееся в голове после приезда.
Выйдя