Но, увидев ее на пороге, я понял, что она всегда была со мной, что именно она всегда была моей аудиторией. Она находится рядом, когда с понедельника по пятницу с полудня до двенадцати тридцати я выхожу в эфир, ведя дневной выпуск новостей. И вечером по средам, когда я веду передачу «Райт спешит на помощь». Когда мне выпадает возможность вести вечерние новости вместо Харви Паттерсона, работа которого когда-нибудь достанется мне, Мэдди каким-то образом удается совмещать в одном лице и себя семнадцатилетнюю, и себя нынешнюю, домохозяйку, живущую в пригороде и, переделав домашнюю работу, сидящую у себя дома с чашкой кофе, смотря шестой канал и думая: Я могла бы быть сейчас миссис Уоллес Райт, если бы сделала правильный выбор.
Она остается моей аудиторией, даже когда я накладываю на лицо клоунский грим, чтобы играть роль Донадио, печального и всегда безмолвного клоуна, благодаря которому я и стал телеведущим на WOLD-TV.
Я работал на радио, где меня ценили из-за красивого баритона, но считали нетелегеничным. Роль Донадио давала мне лишние 25 долларов в неделю. Единственным условием было то, что я не должен никому говорить, что исполняю эту роль, и я помалкивал, делая это с превеликим удовольствием.
Как-то в субботу, когда я снимал с лица грим, поступила новость об убийстве полицейского, а из репортеров на студии оказался один я. Каким-то образом за те год и два месяца, на протяжении которых я играл роль Донадио, я стал выше, мои волосы стали глаже, а лицо, как ни парадоксально, чище. Возможно, начав выступать в клоунском гриме, я научился лучше очищать кожу лица. Короче говоря, теперь лицо и тело наконец пришли в соответствие со звучным баритоном. Я поехал на место преступления, собрал факты – и в результате на небосклоне взошла новая звезда. Не Мэдди, не тот придурок, с которым она встречалась в старшей школе, не ее приятный муж-адвокат. А я, Уолли Вайс. Я звезда.
Мы познакомились – кто бы мог подумать – в школьном любительском радиоклубе. И быстро выяснили, что оба испытываем глубочайшее восхищение перед Эдвардом Р. Марроу[16], чьи репортажи из Лондона во время войны произвели на нас огромное впечатление. До этого я никогда не встречал девушки, которой бы хотелось поговорить о Марроу и журналистике, тем более такой хорошенькой девушки. Это было как с первым увиденным тобой великим произведением искусства, ошеломившим тебя, как с тем прочитанным романом, который остается в памяти на всю жизнь, даже если другие оказались намного лучше. Я лишь с трудом заставлял себя не глазеть на нее с раскрытым ртом.
Появление Мэдди в нашем любительском радиоклубе оказалось первым и последним – она думала, что там собираются люди, интересующиеся художественным словом и радиожурналистикой, а не неудачники, которым нравится гонять балду. Она переключилась на школьную газету, быстро заполучила в ней собственную колонку и начала общаться со считающими себя крутыми и понтовыми ребятами