Боярин Федор продолжал смотреть куда-то в стену, когда дверь со скрипом отворилась, и на пороге появился тот, кого так яростно окликали. Прошка глядел на боярина насупившись, видно знал свою вину и ждал наказания. Боярин поднял брови:
– Ты что же это, пес, за моей спиной меня дурачить вздумал? Думаешь, не знаю, кто Любаве весточки от Завида передает? Ступай на конюшню, да вели Фильке вымочить розги, я тебя сам поучу, чтоб неповадно был…
Тут блуждающий взгляд боярина наконец добрался до Никиты. Он резко вскинул глаза:
– А ты почему здесь, змееныш?
В груди у Никиты забил ключ праведного гнева: «почему здесь», «змееныш»… нет, как вам это нравится? можно подумать, меня кто-то просил уходить? Но перечить боярину он не решился. А тот уже продолжал – спавшим, почти усталым голосом:
– Вон поди! Да завтра с петухами ко мне, в дорогу собираться. Прошка, – боярин покосился на дворового, – сперва этого отведи, понял? – Прошка кивнул. – Ну, что встали, как истуканы, прочь пошли, оба.
Прошка угрюмо посмотрел на Никиту, кивнул на дверь. Никита бочком попятился назад, Прошка следом. Они уже были в дверях, когда боярин окликнул их:
– А ты, Никита сын Плещеев, коли язык за зубами не удержишь, без него и останешься. Ступай.
«Сам знаю,» – буркнул про себя Никита и, не желая больше испытывать судьбу, проворно вышел в сени.
Глава 6
13 февраля 1446 г.
Село Ховринка близ Радонежа
Дверь – стена… дверь – стена… дверь… Никита постоянно натыкался то на одну, то на другую. Не успеет сделать трех шагов – на пути вырастает преграда. Еще шаг… ну вот, снова дверь! Никита вдруг почувствовал, что полумрак крохотной клети сковал его по рукам и ногам точно крепкие путы молодого жеребца в стойле. Сердце его учащенно билось и рвалось наружу. Ноги не могли устоять на месте. Но дубовые стены стояли крепко и не пускали дальше своих пределов. Хождение взад-вперед и роение в голове нестройных мыслей начинали порядком поднадоедать. Никита в сердцах приподнял руки и сжал кулаки. Всё! Пора уже на чём-то остановиться! Хватит одно и то же переливать из пустого в порожнее. Эх! Если бы раздвинуть эти дубовые бревна! И почему Прошка дал ему на ночлег такую малюсенькую клеть? Шаг шагнуть – и то места нет!
Никита с раздражением отвернулся от двери, рванул руки вниз, словно пытаясь сбросить с себя оковы полумрака. Нечего сказать, хорошо боярин своего посыльного привечает! Словно в поруб упёк!
Справа, в красном углу, у иконы Божьей Матери теплилась лампадка. Её неяркий свет разливался по клети узким пятнышком, едва освещая лишь середину. Всё, что было вокруг – стены, дверь, сундук у левой стены, на котором Никите была постелена рогожка – тонуло во мраке. Да! Одно слово – не клеть, а монастырская келья. Тáк вот, наверное, и монахи в Троице живут, света белого не видят… Никита осёкся. Монахи… Троица… Он как-то и забыл,