Никита отпрянул глазами от окольничего, уставился в бревенчатую стену. Не надо ему никаких денег и никаких рукоположений! Боярин злорадно ухмыльнулся:
– Так… Понятно… Не хочешь добром. Ну, гляди, гляди… – он решительно выдохнул. – Поедешь и сделаешь все как велю, понял? А вздумаешь шутки шутить, или, не приведи Господь, сбежать – найду и шкуру спущу! И хватит об этом. Ничего больше слушать не желаю. Эй, Акимка! – тут же приоткрылась дверь и Никита увидел краем глаза знакомое лицо. – Неси, что там у тебя, да поживее.
Боярин хлопнул себя по бедрам, удовлетворенно потер их руками, кивнул сам себе головой, шагнул к скамье, уселся поудобней за столом и принялся разглядывать дверь, за которой только что скрылся Акимка. Никита украдкой бросил на него взгляд. Лицо боярина было спокойным, даже довольным. Словно и не было у него с Никитой никакого разговора, словно и не грозился он только что спустить с Никиты шкуру, словно они только что ладно порешили важное дело и теперь могли на радостях отобедать.
Влип!
К горлу Никиты подкатил комок, в груди все сжалось и засаднило. Неужели он ничего не сможет придумать? Легко было убеждать себя, что выход найдется, что боярский гнев можно стерпеть, а теперь что? «Сбегу. Все равно сбегу – стучало в висках, – а там будь что будет…»
Тем временем Акимка уже тащил огромную миску с дымящейся кашей, а вслед за ней огромное медное блюдо с тушеной говядиной, ножи, деревянные плошки, ложки, глиняный кувшин, чаши… Боярин Федор, не дожидаясь Акимки, сам накладывал себе увесистые горсти пшенки, резал мясо, разливал мед.
– Живо за стол, – приказал он Никите. ¬– Не хватало мне, чтобы ты с голодухи ноги протянул. Кому сказал?
От нежного запаха тушеного мяса и пшенной каши у Никиты засосало под ложечкой. Он ведь и вправду с самого утра ничего не ел. Да, на голодный желудок далеко не убежишь. Никита бочком пододвинулся к столу. Боярин молча, как бы между делом, пододвинул ему плошку. «Ладно, – решил Никита, – поем, а там видно будет.» Он потянулся к миске, зачерпнул ложкой поглубже, положил себе в плошку душистой каши, вдохнул носом. Ммм, вкусно! Не теряя времени, Никита отхватил себе здоровый кусок телятины, налил меду в чашу и заметил, что боярин тоже наполнил чашу и, подняв ее, ждет Никиту.
– Здрав будь, Никита Семенов, помоги тебе Господь! – сказал окольничий торжественно, словно здравицу на княжеском пиру, но только он собрался было осушить хмельное варево, как на пороге открытой двери (Акимка все еще суетился с посудой) возник Прошка.
Лицо его было хмурым, глаза смотрели с какой-то мольбой.
– Дочь твоя, Любава, боярин, – сказал он чуть слышно, – допыталась у меня про Завида, теперь к тебе просится, сильно гневается. Дозволь ей поговорить с тобой.
Боярин резким движением поставил чашу на стол, не обращая внимания на то, что от гулкого удара она расплескалась.
– А ты что, в просители ей нанялся? – грозно осек он Прошку. Дворовый