Всё оказалось очень просто и обыденно, никаких оркестров и громких речей, которые ожидал Чердынцев, никакой помпы – нич-чего, словом.
– А доложиться старшему по отряду? – растерянно пробормотал Чердынцев.
– Если он вернётся ночью, то доложитесь, лейтенант… Завтра воскресенье, и он может не вернуться, поскольку отбыл на спортивные сборы. Это шестьдесят километров отсюда. Для быстроходной «эмки», правда, не расстояние, но кому захочется ехать сюда по июньской жаре? Тем более, к нему жена из города прибыла и он взял её с собой… Так что не занимайтесь буквоедством, лейтенант!
Это было не по правилам, но Чердынцев промолчал: в конце концов со своим уставом соваться в чужой монастырь негоже – это во-первых, а во-вторых, уж больно строгим был голос усталого капитана. Он хотел было спросить про обстановку на границе, но вместо этого козырнул капитану и шагнул вслед за маленьким солдатиком к выходу.
На улице в теплом застойном воздухе кружилась мошкара, в кустах и в кронах деревьев звенели цикады, звук их был острым, резким, больно колол слух; Чердынцев догнал солдатика, поинтересовался – хотелось узнать то, чего он не узнал от капитана:
– Ну как тут, на границе, тихо?
– Когда как, товарищ лейтенант, – ответил тот басом, совсем не соответствующим его маленькой фигуре – такой густой командирский голос должен был принадлежать рослому командиру полка, а не рядовому бойцу. – Раз на раз не приходится. В основном тихо, но иногда бывает… – солдатик замолчал и красноречиво развёл руки в стороны…
– Что, немцы шалят?
– Шалят – не то слово.
– Что же именно они делают?
– Об этом точно знают в оперативном отделе отряда, – уклончиво ответил солдатик. Обижаться на него не было резона – так солдатика выучили.
– Нарушения границы с сопредельной стороны часто бывают?
– Бывают, товарищ лейтенант.
Звон цикад усилился, небо почернело, покрылось яркими, весело подмигивающими друг другу звёздами, вдруг среди них вспыхнул яркий «керосиновый фонарь» и неторопливо, оставляя за собой длинный хвост, устремился к земле.
– Ого, целый болид! – сказал лейтенант.
– Очень похоже на немецкую осветительную ракету, – выдал свою версию маленький солдат.
Командирский дощаник оказался длинным старым бараком, кое-где подремонтированным, со свежими, видными даже в темноте заплатами, налепленными на стены этого видавшего виды жилья. Чердынцев подумал, что на заставе может быть и хуже – там люди вообще могут размещаться в палатках, – но в следующий миг откинул это предположение от себя, как негодную вещь – не по-комсомольски думать о чём-то плохом, задача перед ним стоит совсем другая: плохое, если оно есть, сделать хорошим.
Прежде чем войти в дощаник, маленький солдат ткнул пальцем в несколько столбов, прислонённых к стене около двери, вкусно, как-то по-домашнему пахнущих краской.
– Эти столбы завтра утром и должны отбыть на заставу.
Чердынцев хотел было похлопотать по столбам рукой, но солдатик остерёг его:
– Не надо, они ещё сырые. Краска не высохла!
Комната, которую занимал неведомый Терёшкин, была светлой, уютной оклеенной свежими обоями.
Солдатик неуклюже потоптался на полу и сказал:
– Вот! – потом, будто короткого, с выражением произнесённого словца «Вот» было недостаточно, обвёл рукою комнату и добавил, также с выражением: – Ага!
Разговорчивый был товарищ.
– Как ваша фамилия, боец? – поинтересовался Чердынцев, но тот, словно бы не услышав его, пощёлкал выключателем, проверяя, исправен он или нет, шмыгнул носом-пуговкой. – Как фамилия, боец? – повторил вопрос Чердынцев.
– Ломоносов.
Лейтенант нахмурился, озадаченно потёр пальцами лоб: это что же, солдатик издевается над ним? Причём здесь Ломоносов? Чердынцев хмыкнул недовольно и произнёс вслух:
– Причём здесь Ломоносов? Что-то я не понял…
– Фамилия моя Ломоносов, товарищ лейтенант. Я из тех же мест, где и Михайло Ломоносов родился. Но в школе меня звали просто Ломаным – Ломаный да Ломаный. Никакой я не ломоносов, в общем… Но фамилия – Ломоносов, – маленький солдат ещё раз стукнул каблуками по полу комнаты, пробормотал: – Я счас… – и исчез.
Чердынцев огляделся. К стенке над тумбочкой был прикноплен цветной портрет Сталина, вырезанный из «Огонька», к окну вместо шторки была прилажена газета, – чтобы с улицы не было видно, что Терёшкин делал в комнате, кровать застелена старым серым одеялом, из-под которого высовывались носы облупленных кожаных тапочек. Дверца тумбочки была плотно прикрыта, в проёме белели бока круглых картонных коробочек с зубным порошком. Зубной порошок – товар в военной среде популярный. Им можно не только зубы чистить, но и пуговицы, только зачем Терёшкин решил накопить его так много? К войне, что ли, готовился?
Чердынцев сел на кровать, расстегнул портупею. Кровать была жёсткая, словно бы вместо матраса