– Отпежить?! – не поверил Всеволод, с сомнением поглядывая на неприглядную, дородную бабищу, всхлипывающую за спиной кабатчика. Похоже, опричники намедни действительно страшно напились.
– Во-во, – поддакнул Ипполит. – Не сегодня-завтра корчму по ветру пустят, и что тогда? С сумой по миру пойдём!
– Повторяю, не канючь. Погляжу, что для вас можно сделать. Сами ж пока схоронитесь, да сидите словно мыши. И что бы ни случилось, носа наверх не казать. Ясно?
Подождав, пока чета корчмарей скроется в своём убежище, Всеволод принялся подниматься по узкой лестнице.
На втором этаже корчмы оказалось тихо и на удивление свежо. Коридор с двумя рядами комнат, предназначенных для постояльцев, заканчивался выходящим на внутренний двор двустворчатым окном. Толкнув первую попавшуюся дверь, воевода заглянул внутрь. Небольшая пустующая коморка больше походила на чулан и явно предназначалась не для состоятельных гостей. Из убранства – лишь стол с табуретом, да сундук, окованный железными полосами.
Всеволод не стал здесь задерживаться. Пройдя несколько шагов вперёд, он заглянул в следующую комнату.
В этот раз опочивальня оказалась больше, светлее, богаче. Застеклённое окно украшали парчовые занавески, окантованные витым шнуром с кистями, пол застилала побитая молью шкура крупного медведя, а в углу высился заляпанный потёками воска напольный канделябр. Стоящий в центре комнаты круглый столик нёс на себе серебряное блюдо, на котором хаотично разметались похожие на гадальные руны ореховые скорлупки, половинки раковин запечённых на углях моллюсков и несколько огрызков мочёных яблок. Рядом с блюдом скобяной семейкой примостился медный кумган отделанный чеканкой и три кубка с остатками вина. Стремясь подчеркнуть напускную роскошь, предприимчивый Ипполит повесил над периной гобелен. Старая, вытертая до блеска шпалера, изображал сцену травли вепря. Правда, не вполне удачно. И если в тёмном, разлохмаченном пятне ещё угадывались очертания кабана, то преследователей зверя рука ткача не пощадила вовсе. Оставалось лишь догадываться, что изображают вытянутые, бело-серые силуэты. Свору собак? Кавалькаду охотников?
Всеволод терялся в догадках.
Под спасающим свою шкуру секачом, на поистине царском ложе, возлежал не кто иной, как Митька Калыга. Две посапывающие румяные девки прильнули к его широкой груди, покрытой светлыми курчавыми волосами. Вокруг кровати, прямо на полу, валялись смятые комки одежды.
Предводитель опричников был молод. На четыре года старше сына князя, он в свои двадцать уже успел показать, на что способен. Ни одна крупная свора, ни одна охота, барский пир иль братчина не обходилась без его участия и диких выходок, заканчивавшихся либо потасовкой, либо поджогом, либо безудержным, лихим погромом. Впрочем, в ратном деле Митька себя тоже знатно проявил. Во всём княжестве Ярополка не сыскалось бы рубаки отчаянней и искусней, чем Калыга. Из-за характера опричника многие в Марь-городе точили на Тютюрю зуб, но благодаря его умению махать мечами предпочитали терпеть обиды молча.