«Холодок под рёбрами, и я узнаю в нём страх, – страх быть оставленной, брошенной в ужас и неизвестность; страх потерять твою любовь. Неизбежность потери становится очевидной.
Нельзя так бояться. Нельзя так привязываться ни к людям, ни к вещам. Что боишься потерять – то и теряешь. Но меня аж знобит, когда я думаю, что ты меня бросишь. Я хочу, чтоб меня пригвоздили к тебе, примотали колючей проволокой, монтажным скотчем, чтобы уже не бояться этой потери. Я заключаю в тебе весь свой огромный мир, все свои надежды и ожидания. Мне видится в тебе одном единственный источник любви, и это ошибка, за которую рано или поздно придётся платить. Такая привязанность порождает ненависть, и я уже ненавижу тебя так же сильно, как и люблю, – за боль от возможной потери, за вынужденный страх и неизбежное одиночество.
Если такое случится, то я хочу, чтобы ты умирал без меня, просыпаясь в тоске, леденящей душу. Чтобы не мог ни есть, ни пить; чтобы тебе воздуха не хватало. Чтобы любая другая вызывала только острую горечь от сравнения с тем, что было с тобой у нас. Чтобы ты в кровь разбивал кулаки, пытаясь избавиться от этой боли, лишь бы не чувствовать так остро.
Я думаю об этом и понимаю, что уже теряю тебя – вот этими жадными, деструктивными мыслями, полными эгоизма и собственничества. Желание обладать порождает желание убивать14».
Погружённая в чтение Грета не сразу слышит, как скрипит коридорная дверь.
– Грета! – тётушкин громогласный голос вмиг возвращает её в реальность.
С ужасом схлопнув тетрадь, она подскакивает, суетливо пихает её под подушку, белой пирамидой украшающую изголовье кровати, и, промокнув слёзы об рукав, к появлению тётки уже жизнерадостно натирает зеркало.
– Да, тётушка, я здесь! – Грета поворачивает голову, улыбаясь от уха до уха. Получается правдоподобно.
– Дырку скоро протрёшь, – ворчит та. И, поощрительно: – Ишь ты, трудяжка. Заканчивай давай. Пошли обедать.
Обед для обслуги готовится на местной кухне, и это удобно, – не надо никуда ходить, переплачивать, да ещё и стряпать что-то самой, тем более, что Грета этому так и не научилась. Единственный раз, когда она пыталась помочь там с готовкой, закончился плохо: она открыла пачку муки с другого конца и вдобавок просыпала треть на себя. Все потом угорали. До сих пор вспоминают, ржут.
– Ну что ты, тётушка, – отмахивается Грета свободной рукой и между делом добавляет: – Я просто люблю свою работу.
Тётка смотрит одобрительно, покачивает головой и молчит. В тишине затянувшейся паузы слышится её тяжёлая одышка, да поскрипывание тряпки о сияющее, отполированное до блеска зеркало. Грета старательно