– Очень нервная девочка, – заявляет мама. – Это в ней французская кровь играет.
Когда мне исполняется четырнадцать лет, бабушка везет меня в Эдинбург. В большом универмаге она отправляется в туалет, я стою неподалеку, жду, когда она выйдет. Потом делаю буквально несколько шагов и захожу в отдел дамского белья, стою у прилавка, перебираю висящие на вешалке ночные сорочки с изысканными кружевами на лифе и рукавах.
И вдруг вижу Анжелин. Сердце подпрыгивает, я открываю рот, чтобы поздороваться, но тут к ней подходит какой-то мужчина. Я узнаю его, это отец Моники. Недоумеваю, что он здесь делает. Вижу, как он обнимает ее сзади и она прижимается к нему спиной, а он целует ее в шею. Потом что-то шепчет на ушко, еще крепче обнимая за талию.
Она замечает меня, и бровь ее слегка приподнимается. Анжелин прижимает пальчик к губам и держит так до тех пор, пока я движением бровей не даю ей знать, что поняла. Она улыбается и посылает мне воздушный поцелуй.
Я не знаю, что и подумать.
Глава 3
На кладбище никого, кроме меня. Деревья качаются и шелестят листьями, они кое-как защищают кладбище от непрерывного соленого ветра с моря, но все равно многие надгробные камни уже покосились или совсем упали, другие потускнели, покрылись мхом. Люди забыли про лежащих под ними близких, а погода довершила остальное. Но к одной могиле это не относится. Надгробный камень стоит прямо, позолоченные буквы на розовом мраморе читаются отчетливо.
Роза Адамс
1975–1984
Покойся с миром в руках Господа
Видно, что за могилой тщательно ухаживают. И я тоже принесла с собой несколько нежных желтых роз, двенадцать, если быть точной, перевязанных шелковой ленточкой кремового цвета. Ставлю их в вазу, выпалываю несколько сорняков. Потом становлюсь на колени, складываю ладони и закрываю глаза. Вот уже двадцать четыре года я прихожу сюда, и всякий раз меня неизменно охватывает чувство вины, сожаления, глубокой печали и раскаяния. Но сейчас, после вчерашнего звонка Орлы, все эти чувства вытеснил страх. Я ужасно боюсь разоблачения. Пытаюсь молиться, но мы с Богом никогда не были близки, и молиться я не умею, а теперь и подавно – я не чувствую, что у меня есть хоть какое-то право призывать Его и обращаться к Нему. И тогда я обращаюсь прямо к Розе: «Прошу тебя, Роза. Прошу тебя, прости. Я сделала все, что могла. Прости меня». Не много, конечно, но больше я ничего не могу придумать.
В ушах продолжает звучать голос Орлы, и я ловлю себя на том, что снова и снова прокручиваю в голове все, что она говорила. И чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что она настойчиво вела меня туда, куда ей было нужно;