– Боже милостивый, – шепнул Ханс Кристиан, и все его тело затряслось. Неужели это произошло? Он сошел с ума? Может быть, он, как его дед, думал, что он был где-то в другом месте, в то время как он на самом деле зарезал Анну? Так и сходят с ума?
Мужчина, похожий на бочонок, с носом почти таким же большим, как у Ханса Кристиана, осторожно к нему приблизился.
– Я, должно быть, должен нарисовать ваш портрет, – пояснил он неуверенно.
Ханс Кристиан выпрямился. Он точно не безвестный.
– Если иначе нельзя, – ответил он и повернулся к художнику своей лучшей стороной. Мужчина был, несомненно, евреем. Об этом обычно не упоминали. В тот день, когда Ханс Кристиан приехал в город четырнадцати лет от роду, пугаясь всех необычных звуков и картин, городские торговцы подняли восстание против евреев и их благосостояния. Ханс Кристиан видел разбитые окна в магазине одежды братьев Рафаэль, когда евреев преследовали на улицах и колотили канатами и килями от лодок. Может, это было предзнаменование? Приехать именно в тот день, когда весь город обернулся кошмаром, где все зло в человеке вырвалось наружу. Обычные люди становились врагами своим соседям, а обычных женщин пытали и калечили на задних дворах, где зло и скрытая ярость трудной и тяжелой жизни в большом городе вырвались наружу насилием и безумием, как в звериной стае.
Ханс Кристиан второй раз за день подумал о матери. Она хотела, чтобы он выучился на портного, не ездил один в Копенгаген, он был слишком юн, да еще и гнался за какой-то чепухой, с какой-то несчастной парой скиллингов в кармане. Ханс Кристиан закрыл глаза и представил свою жизнь подмастерья. Он видел, как ученики мастера-портного Стегманна с прилизанными волосами сидели, склонившись над своей работой с ниткой и иголкой. Ханс Кристиан и сам шил, с тех пор как его отец подарил ему кукольный театр. Куклы сами себя не сошьют, и ему пришлось научиться этому. Но это было другое, это была игра, творчество, ему не нужно было шить одежду для других людей, не нужно было, чтобы над душой стоял мастер. Он клал подмастерьям руку на шею, может, отечески, а может, с другим умыслом, о котором никто не говорил вслух. Нет, это никуда не годилось.
Вместо этого он без билета уехал в Копенгаген в почтовом вагоне. Долговязый заморыш из Оденсе, он широко раскрыл глаза, когда впереди показался большой город. К счастью, мать с отцом его не видели. К счастью, умершие находятся далеко, они не узнают о его несчастьях, не услышат, как ему вынесут смертный приговор. Наказание за убийство. Он знал это, он и сам много лет назад видел, как головы катились с эшафота, когда он присутствовал на исполнении приговора. Он тогда ощутил холод великого Небытия. И теперь он снова его почувствовал.
Начальник полиции сел перед Хансом Кристианом на высокий стул.
– Ага, – начал он и покачал головой. – Я знаю вашего мецената и покровителя, Юнаса Коллина. Поэтому мне особенно неловко и неприятно