Он много упоминал о прошлом, о друзьях, о своем пути. Она силилась разобраться в прозвищах-кликухах-погонялах неизвестных ей людей, которым вслед за именами прилетали краткие и емкие характеристики, биографические подробности и пара-тройка памятных красноречивых моментов, из разряда «нетленных». Она словно кино посмотрела – на столько все было «в красках». И в то же время поняла, как у него все по настоящему – каждое слово, каждое имя и переживание. Как он скучает по прошлой жизни, и как много тащит его назад, чего ему стоит оставаться там, где он находится сейчас, и двигаться вперед, за мечтой, уверяя себя, что это – не в противоположную сторону от близких и от себя прежнего.
Он так увлекся, вещая е о своем важном! Его нейтральность завораживала. Она смотрела эту повесть, словно оказалась единственным зрителем чего-то грандиозного, ощущая почтение и благоговение за этот момент.
В какие-то моменты, когда она совсем забывалась, он вдруг останавливал свой рассказ, и начинал изучать её пристально. Ни к чему не обязывающе, но проникновенно. Потом ухмылялся, ронял взгляд. И живописно пытался вспомнить, на чем остановился, снова что-то невидимое с себя стряхивая и отряхиваясь как дворовой пес. Ему очень шел снег, который обсыпал его «сахарной пудрой». И румянец, и парок изо рта. В дополнение к начинавшей пробиваться щетине.
Она даже почти забыла, что у него под курткой. И свитшотом. И майкой.
Хотя такое не забывается. На долго.
У него там… нарисованы птицы.
Впрочем, мужественность его говорила не только в этой нетленной «картинке». То же самое сквозило в его интонациях, в его передергивании танцевальными плечами, в болтливых кистях. В походке. Даже в манере смущаться, порой удивлявшей за шлейфом всего, что она уже за ним видела и знала.
– Ты не замерзла? – прилетало примерно каждые полчаса. И таких вопросов прозвучало уже штук шесть.
Нет, она не замерзла. Честно.
А ещё она припоминала об этом пригвоздившем всех недавно «завтра». И не была уверена, что готова проверять «на прочность» эту его брошенную бравадой фразу.
И собственные версии-теории на этот счет.
Но в какой то момент внутреннее ощущение времени пробило курантами для Золушки. При чем в них обоих.
– Который час? – Ты знаешь сколько времени? – прозвучало синхронно. И неотвратимость начала разматываться клубком:
– Почти полночь. Чтоб ты знала. Представляешь, мы бродим уже почти 4 часа.
– Ого. – вздохнула она, испуганная своей печалью. И пустилась в короткие поиски этого времени внутри себя. Или хоть какого-то.
– Кажется, пора греться. Пошли в машину? – предложил он, хотя не выглядел замерзшим.
И это ей пробило гонгом. Приговором.
По дороге они взяли кофе из автомата. Прошли мима кофетерия, подсвечивающего синие сумерки улицы желтым светом. Там внутри – его могли узнать. Он с извинением глянул на неё, и объяснять ничего не пришлось.
Машина