Какая-то не в меру сердобольная тетка решила ее успокоить:
– Чаво хнычешь? Вот прибудем на следующую станцию, отведут тебя к коменданту и, глядишь, отправят в детский дом. Не боись! Не пропадешь! А там, гляди, и мамка твоя отыщется… – и вдруг заорала дурным голосом: «А-а-а-о-о-о-й-й-й!» Все опешили. Рита впилась зубами в ее толщенную ручищу, да так, что оторвать ее можно было разве что вместе с рукой этой женщины.
– Рита, доченька! Я здесь, я с тобой! Отпусти ее руку! Иди ко мне!
– Мама! – И девочка бросилась ей на шею, шепча, как заклинание: – Мама, моя мама! Мамочка! Не уходи, не оставляй меня одну. Засыпая, Рита услышала обрывки разговора:
– Как же ты успела, сердешная, а? – спросила одна из пассажирок.
– Чудом, только чудом! Я уже добежала до последнего вагона, а ухватиться не за что… и Овал высветил бегущую за последним вагоном беременную женщину с развевающимися на ветру черными, как смоль, волосами и молодого солдата, который, свесившись вниз, одной рукой ухватился за поручень вагона, а другую протягивает к бегущей за вагоном женщине. Он успевает схватить ее протянутую руку, а его товарищи втаскивают их обоих.
Рита вновь прислушивается к журчанию их неторопливого разговора:
– Ты, дочка, девчонку свою побереги. Уж больно она у тебя пужливая. На нее смотреть-то больно. Кожа да кости. А тут такого страха натерпелась. Так и до беды недалеко.
Овал снова ожил.
Маргарита видит вокзал. Подъехавший к вокзалу газик. Приехавшие на нем люди вбегают в комендатуру и замирают на месте. Но радость сменяется испугом, когда их взгляд останавливается на женщине с ребенком. Они знали и помнили веселую красавицу, плясунью и хохотушку, одно присутствие которой привносило долю праздника в нелегкие будни заставы, затерявшейся в грозных горах Памира.
А сейчас перед ними стояла изможденная, худая женщина в ветхом пальто с облезлым воротником. Но не это было главным, не от этого у всех стало бешено колотиться сердце, отдаваясь пульсировавшей болью в висках. Их поразило выражение лица знакомой незнакомки. В ее огромных черных глазах застыло столько горя, боли, страданий, и всего этого было так много, что оно само стремилось как можно быстрее покинуть эти некогда прекрасные глаза. Оно – это горе, хотело тут же выплеснуться из ее глаз, но невидимое гравитационное поле не давало ему пролиться облегчающими глаза и душу слезами. Огромным усилием воли встречающие постарались стряхнуть с себя оцепенение и бросились к приезжей.
Первой подбежала женщина.
– Люся! Люсенька! Родная моя! Слава богу, ты почти дома! Все самое страшное уже позади. Успокойся! – в ее устах это звучало как заклинание.
Вдруг