Саотомэ-сан улыбнулся:
– Ах какая прекрасная пора, верно?
Он перешел на английский. Я перестал жевать, поняв, что он обратился ко мне. Внезапно пожилой человек уже не выглядел добродушным. Я почувствовал себя как мышь перед тигром.
– Вы много про меня знаете. – Нарушив все усвоенные уроки, я посмотрел ему прямо в лицо.
– Нам важно знать своих друзей. Я слышал, твой отец возглавляет самую крупную торговую компанию в Малайе?
– Не самую. Самая крупная – это «Эмпайр-трейдинг».
– У нас есть предприниматели, интересующиеся Малайей. Твой отец согласился бы с ними сотрудничать? Взять в партнеры? Они бы очень хотели приобрести долю в его компании.
Его вопросы заставили меня задуматься. В глубине души я подозревал, что от моего ответа может зависеть наше будущее. И ответил, тщательно подбирая слова:
– Думаю, он будет готов выслушать предложение, ведь он не имеет ничего против ваших соотечественников, но я не могу говорить за отца. Вам придется спросить его самого.
Саотомэ откинулся назад.
– О! Думаю, так мы и поступим. – Он взял еще один кусок рыбы. – Ты согласился бы работать на нас после окончания учебы? Как я понял, тебе остался всего один год.
Я вопросительно взглянул на Эндо-сана.
– В каком качестве?
– Переводчика, через которого мы сможем общаться с европейцами и малайцами. Своего рода посла доброй воли.
Саотомэ увидел мои колебания.
– Не отвечай прямо сейчас. Но могу тебя уверить, что работа будет интересной.
Я пообещал Саотомэ подумать над его предложением, и он улыбнулся:
– Почему бы тебе не взять еще угря? Ты, я вижу, умираешь с голоду.
Дверь-сёдзи раздвинулась, и стоявший за ней солдат опустился на колени и поклонился Саотомэ. Рядом с ним стояла юная китаянка в традиционном одеянии, ее волосы были стянуты в два гладких пучка.
Между нами и двумя коленопреклоненными фигурами повисло молчание. Затем Саотомэ произнес:
– Подними ей лицо.
Солдат завел палец девушке под подбородок и подтолкнул его вверх.
– Распахни ее платье.
Та же рука оторвалась от девичьего подбородка и отвернула ворот платья, приоткрыв одну грудь, еще не принявшую окончательной формы, не налившуюся зрелостью.
Саотомэ изучил увиденное с едва заметной, как надрез, улыбкой. У него дрогнул кадык на шее, а кончик языка коснулся угла губ, словно кисть художника сделала заключительный мазок, доведя полотно до совершенства.
Угорь уже не казался мне таким сладким.
Несколько следующих дней я оказался предоставлен самому себе. Эндо-сан совещался с Саотомэ, а я бродил по улицам. Я был разочарован, потому что надеялся показать учителю город и отцовскую