– Ой, Господи, что же мне делать-то!
Василий постоял еще, а потом вновь нетерпеливо застучал по ставням.
Отперла дверь Марфа, а Василий Васильевич уже через порог ступил и руки загребущие тянет, обнять девку за стан норовит. Увернулась Марфа проворной белкой от государевой ласки и к образам, как под защиту, заспешила.
– Позднехонько ты явился, Василий Васильевич, я уже тебя забывать стала.
– Не мог я прийти раньше, любушка, – только и сказал в свое оправдание великий князь.
Время, проведенное в разлуке, не убавило в нем страсти, а наоборот, любовь к Марфе вспыхнула с новой силой, как, бывает, полыхает масло, пролитое в огонь. Девичьи слова вонзились в Василия каленой стрелой, так и жалят, причиняют боль.
– Жениться, стало быть, надумал?
– Не моя это вина, матушка так решила, – поспешил оправдаться великий князь. – Как же я смогу против ее воли пойти? Она ведь и проклянуть может, строга не в меру!
Каждое сказанное слово словно заноза в сердце девичье. А Василий и не чувствует, еще глубже ядовитые щепы вгоняет:
– Сначала смотрины у нас были, а потом и обручились.
– Ко мне же с чем пришел? Счастьем своим поделиться?
Хотелось Марфе надсмеяться над государем, как советовала колдунья, только так можно возвыситься над собственной бедой, но, заглянув в очи Василию, удержалась. Того и гляди, заревет великий князь медведем, а самой ей от этого еще горше сделается.
– Люба ты мне… вот я и пришел.
Закружилась девичья головка от сказанных слов.
– Вернулся, мой сокол ненаглядный. Вернулся, родимый. Как же я теперь без тебя буду? – Марфа посмотрела на иконы: – Ой, Господи, что же это я делаю! Обожди, Васенька, обожди, я только крест нательный с себя сниму.
И была ночь, и была любовь, и лучина потрескивала перед образами, охраняя сон молодых…
Свадьба князя Василия была пышной. Спозаранку трезвонили, ликуя, колокола всех церквей и соборов, а главный колокол Москвы на Благовещенской звоннице гудел басовито. Челядь великокняжеского дворца угощала всех молодцов хмельными напитками. Никто не мог пройти мимо, не отведав этого зелья: ни бродячий монах, ни крестьянин, ни боярский сын. На свадьбу великого московского князя были приглашены все: стольные бояре и дворовые люди. Каждый был сыт и пьян.
Скоморохи не уставали веселить гостей: горланили частушки и выделывали коленца. Дураки-шуты и шутихи наряжались в боярышень и водили хоровод, а карлы и карлицы забавляли гостей тем, что прыгали друг через дружку и ходили павами, подражая государыне. Весело было во дворце. Столы ломились от пива вареного и вина белого, меда хмельного и овсяной браги, дичи печеной и караваев душистых. А запах от них исходил приятный и сладкий.
Столы для черни стояли в подклетях, а для родовитых и желанных гостей – в светлом тереме. Бояре в нарядных кафтанах восседали на скамьях, окунув густые бороды в наливки и соусы.
Молодых провели трижды вокруг стола,