– Иди, иди, – сказал ее голос.
Потом я смотрел, как режут барана. Баран лежал со связанными ногами на белом кафельном полу. У него была чистая шерсть, белая, меченая синей краской. Рядом на белом кафеле лежали блестящие, чистые, без единой капли крови, внутренности другого барана, зарезанного, видимо, раньше. Потом из подсобки вышел мужчина, слегка небритый, в несвежей, хотя и белой, в синюю полоску, рубахе и серых джинсах. Он взял два ножа и наточил их друг об друга. Потом присел, аккуратно положил голову барана в кафельный желоб, почти ласково взял его за шею одной рукой, а другой одним движением перерезал ему горло. Рана распахнулась: в алом зеве разреза видна была трубка пищевода и кровь, короткими пульсациями брызгающая из перерезанной артерии в белый кафельный желоб. Мужчина некоторое время удерживал барана, как бы унимая его смертную дрожь, но потом сердце барана перестало выбрызгивать струйки крови, мужчина выпрямился, развязал барану путы на ногах, потом в два счета снял с него шкуру, вынул внутренности, отрезал голову, голяшки ног и подвесил освежеванную тушу на крюк.
– Что это было, Азер? – спросил я, когда мы тронулись обратно.
– Это был правильный баран, правильно зарезанный мусульманином. Чистая пища, «халал».
– Что?
– Исполненный обет, услышанная молитва – не остаются без ритуальной трапезы.
– Нет, я вообще не о том. Ты видел, как я вел себя в этом пире?
– Ну да.
– Почему у меня ощущение, что я обходил два разные надгробия: одно было из известняка, цельное, белое, второе – цветное, с дырками, куда я просовывал пальцы?
– Так и было: сначала в пире Хасан, а потом в этом, втором… Там какая-то святая лежит, сейидка 26. Ты там пальцы-то и просовывал…
– Пальцы помню… Не помню, как переходил из пира в пир. Там женщина была – другая, да? В синем платке? Молодая?
– Что, понравилась? – рассмеялся Азер.
– Да я не про то…
– Про то, про то, – опять усмехнулся Азер.
V. ЭМИЛЬ
С Эмилем мы встретились недалеко от гостинцы, на бульваре под Флагом. Я прождал лишние пять или семь минут, влажное полотнище флага грохотало над моей головой, ветер дул одновременно со всех сторон, и я подумал, что это бакинское тепло ранней весны – оно обманчиво и коварно, я не переставал чувствовать себя простуженным, а завтра предстояло ехать далеко за город – на Гобустан. А потом он появился, и я сразу угадал его – высокий, лет тридцати пяти, правильные, почти неестественно тонкие черты лица, черные, проницательные, ясные глаза, волосы, явственно более длинные, чем предписано местной негласной