Железные кучи и ржавые плеши
как памятник бывшим делам и годам…
Ветошь
Предсмертные маски из мятого воска
в песчинках морщинок и бледного мха,
без живости, гладкости, прежнего лоска,
несущие тяжесть – свои потроха.
Сухие портреты в потрещинках сеток,
в лохматых навесах, плешинах, слюнях,
в разъездах и спайках морщинистых клеток,
в отрёпках, сединах, тоске, полуснах.
Анфасы в густой, измельчённой извёстке,
во въевшейся ряби, творожном мелу,
что в бежевой краске от солнечных горсток
и в хмурости, серо-поникшем пылу.
Их вялое тесто, обмякшее сало,
их прелые мощи под ветошью ряс,
под звуки одышек, скрипучих суставов
блуждают, хромают, петляют средь нас.
Они, словно проклятый род и изгнанцы,
юродивый, нищенский скоп, бобыли,
как страшно-побитые воины-спартанцы,
несут с собой сумки, кульки, костыли.
Осенние люди, как гибельность, гады,
как сборище мумий средь чутких, живых.
Их чёрствые, скучно-пространные взгляды
взирают так мутно, забыв прежний миг.
Одежды потрёпаны и мешковаты,
на выцветших кожах, на венах, рубцах,
на выцветшем лаке, засоренной вате -
на бывших красотках, трудягах, дельцах…
Sunshine
Чарующий шар, как прожектор,
века источающий свет,
мерцает, как дальний проектор,
транслируя разный сюжет.
Негаснущий дар из пучины
всё сеет лучинки, лучи.
Он с нами всегда, без причины -
с рассвета к закату, в ночи.
Струёй из-под втянутой лупы,
упёршейся в сам небосклон,
чрез синее стёклышко крупно
зря плавит асфальты, бетон.
Порой чуть не варит озёра,
тиранит пустыни в годах
и сушит всё зноем и мором,
сводя живо-влажное в днях.
Глядит так тепло и бездомно
на Землю, хозяев, рабов,
сияет обычно и скромно
среди перьевых облаков.
Вся сфера, как фокус от мага!
Ему – благодарственный слог!
Великое, лучшее благо,
какое смог выдумать Бог!
Просвириной Маше, в день 36-летия (29.09.2021 г.)
Девственный, юный телёнок
Ласкался о руки кудрявой хозяйки
и тёрся о бёдра, о грудь и лицо,
и пил молоко из бутылки с утайкой,
и был легкодумным, живым молодцом.
Оторванный общею, липкою волей
от мамы-коровы и сытных яслей,
предчувствуя странствия, голод и волю,
я брёл за уходчицей карей своей.
Она