– А мне его обезьянка нравится, – сказал купец.
Солдат осклабился и почесал в бороде, скрывая веселость.
– Позаботились, что он один прибудет?
– Таково было условие приглашенья, – ответил сенатор. – Я сказал ему, что из доброго христианского милосердия всю челядь следует отпустить на Карнавал, и заверил, что свою уже отпустил.
– Дальновидно, – сказал солдат, озирая громадную неосвещенную виллу. – Стало быть, он ничего не заподозрит, когда не увидит никакой дворни.
– Но ловить обезьянок бывает до ужаса трудно, – произнес купец.
– Вы б оставили уже обезьянку в покое, – рявкнул солдат.
– Я ему сказал, что дочь моя очень боится обезьянок – даже в одной комнате с ними находиться не может.
– Тут-то ее нет, – сказал купец.
– Дураку сие не ведомо, – отозвался солдат. – А наш бравый Монтрезор свою младшую дочь приманкой готов насадить, хоть старшую у него черная гринда с самого крюка увела.
– Потеря сенатора саднит и без ваших острот, – сказал купец. – Мы разве не одно дело делаем? Ваш юмор слишком ядовит, а вовсе не умен. Лишь груб и жесток.
– Но, милый Антонио, – ответствовал солдат, – я и умен, и груб, и жесток. Сплошь преимущества для вашего предприятия. Или вы предпочтете дружество с любезным лезвием меча поучтивее? – Он возложил ладонь на рукоять.
Купец перевел взгляд на воду.
– Так я и думал, – сказал солдат.
– Сделайте лица полюбезней, оба. – Сенатор шагнул меж них и вгляделся в ночь. – Лодка дурака появилась. Вон!
Среди рыбачьих лодок плыл яркий фонарь – и вот уже медленно вышел из общего строя. Гондола приближалась. Мгновенье спустя она уже скользнула к причалу: гондольер так точно орудовал веслом, что черный корпус лодки замер своими поручнями лишь в ширине ладони от настила. Щелкнула заслонка, и из каюты шагнул жилистый человечек – он был одет арлекином, трико в черных и серебристых ромбах, на голове остроконечный колпак с бубенчиками[5]. Лицо его скрывала полумаска. С первого взгляда можно было бы решить, что это мальчик, однако громадный гульфик и щетина на щеках выдавали годы.
– Всего один фонарь? – спросил арлекин, соскакивая на помост. – Не могли, что ли, факел-другой выделить, Брабанцио? Тут темень, как в мошонке самой ночи. – Он юркнул мимо купца и солдата. – Лизоблюды, – кивнул им он. И тут же нацелился по дорожке к вилле, на ходу помахивая шутовским жезлом с кукольной головой. Сенатор заковылял следом, держа фонарь повыше.
– Ночь благоприятна, Фортунато, – произнес сенатор. – И челядь я услал до темноты, поэтому…
– Зовите меня Карман, – сказал дурак. – Только дож меня зовет Фортунато. Поди пойми, не для всех ли у него эта кличка, уж больно дьявольски нечист он в картах.
У причала солдат вновь возложил ладонь на рукоять меча.
– Всеми святыми клянусь, хоть