Чуб не ощущал в себе тяги к приобретению каких-либо постоянных привычек и умений. Тем не менее к трудовым будням на заводе он в постепенном приближении притерпелся. Умориться на такой работе было довольно трудно, зато время теперь текло не бесцельно и приносило денежное содержание – пусть не настолько большое, как хотелось бы, однако вполне удовлетворительное в плане пропитания и прочих неотложных потребностей. Это худо-бедно устраивало и Чуба, и его предков, и окружающую общественную массу, не желающую кормить никого бесплатным образом. Трудиться с душой Чуб отродясь не умел, отчего старался по возможности не насиловать себя чрезмерным энтузиазмом. С другой стороны, работать дуром, без проблесков смысла, ему было не привыкать, особенно после армейской службы. Не любил Чуб – как это заведено у некоторых умников – сомневаться в том, что он находится в правильное время и в правильном месте. А мысли о возможности каких-либо вероятностей и улучшений, касающихся его вялотекущей персоны, приходили к Чубу довольно редко и не очень настойчиво, бороться с ними не составляло никакого труда.
Порой, подгоняя яблоки в воде размеренными движениями деревянной лопаты, Чуб совершенно забывал о времени: вспоминал разные эпизоды из свого прошлого, размышлял о малозначащих сиюминутных пустяках или придумывал эротические приключения, которые ему хотелось бы, чтобы с ним произошли – и рабочие смены пролетали незаметно.
Дома обстояние дел не выходило из умеренного русла. Всё оставалось прежним: батя балдой груши околачивал, разве что иногда ковырялся в огороде и ходил на рыбалку, Мария с матерью хлопотали по хозяйству, а Чуб врастал в образ женатого человека, пускал в него корни – вглубь и вширь – подобно молодому дереву, неторопливо нащупывающему своей безбоязненной нижней частью плодородные слои почвы, а также камни, которые позволяют растению ощущать себя надёжно прикреплённым к поверхности планеты и не беспокоиться во время ураганов, землетрясений и прочих опасных катаклизмов.
Все члены семьи были настроены на долгую обыкновенную жизнь, какой желает для себя практически любой человек, если только он не вознамерился выпростаться далеко за рамки нормальности. И, хотя придурков сейчас на свете немало, однако он, Николай Чубарь, более привыкший, чтоб его звали Чубом, в сумме с молодой женой и ещё, слава богу, не докатившимися до полного маразма родителями ни о каких приключениях для себя мечтать не собирались, а существовали тихо, как полагается мыслящим организмам гордой казачьей национальности: не ввязывались в митинги и демонстрации, не участвовали в политических движениях и забастовках, и лишь изредка обсуждали телевизионные новости, да по вечерам, за ужином, высказывали