– Для истинного натурфилософа не существует запретных тем! – вмешался герцог Шартрский, одержимый страстью познания, которая вызывала тревогу при дворе и подозрения у низших классов. – Иначе как постичь сущность мироздания?
– Быть может, для натурфилософа и нет запретных тем, но моих обычных подданных может смутить многое и многое, – поправил молодого человека его величество. – А то и ввести в искушение.
– Но сущность мироздания…
– Замолчите сейчас же! – послышался тихий, но твердый голос мадам.
Мари-Жозеф стало жаль Шартра. При его титулах и богатстве, он не мог удовлетворить свою жажду знания. Он был бы счастливее, если бы, как Мари-Жозеф, не занимал вовсе никакого положения.
«Счастливее-то счастливее, – подумала Мари-Жозеф, – но лучших научных инструментов и оборудования у него бы точно не было».
– Со времен Людовика Святого, – провозгласил король, – никто еще не привозил во Францию живую русалку. Не могу не воздать вам хвалу, отец де ла Круа.
Его величество ловко сменил тему, и возникшее было напряжение спало.
– Ободрение и поддержка вашего величества гарантировали успех моей экспедиции, – сказал Ив.
– Я порекомендую вас моему кузену, его святейшеству папе Иннокентию.
– Благодарю вас, ваше величество.
– И я буду присутствовать при вскрытии русалки.
– Я… я…
Мари-Жозеф мысленно умоляла Ива ответить любезно и почтительно.
– Интерес, проявленный вашим величеством к моим исследованиям, – высшая честь для меня, – нашелся с ответом Ив.
Его величество обернулся к графу Люсьену. С минуту они о чем-то посовещались; король кивнул.
– Завтра. Можете начать вскрытие завтра, после мессы.
– Завтра, ваше величество? Но возможно ли это, тело уже начало разлагаться…
– Завтра, – тихо повторил король, будто не слыша Ива. – После мессы.
Мари-Жозеф хотела выскочить из-за плаща, вместе с братом умолять его величество о снисхождении и убедить его, что нельзя терять времени. Однако, раз нарушив этикет, она не смела больше рисковать своей репутацией. Она не решалась предстать перед королем; она не могла даже обратиться к нему первой, пока он сам не соблаговолит заговорить.
На шелковой стене шатра низко склонилась в поклоне тень Ива.
– Прошу прощения у вашего величества за чрезмерную горячность. Благодарю вас, сир. Завтра.
Тени заколебались, слились было и снова распались попарно.
– Помню, когда я был молод, как отец де ла Круа, – сказал Людовик, – я тоже видел в темноте.
Придворные рассмеялись его шутке.
Когда процессия, возглавляемая королем и мадам де Ментенон, потянулась к выходу из шатра, граф Люсьен опустил плащ и набросил на плечи. Он стоял перед Мари-Жозеф, сжимая и разжимая пальцы.
Точно из-под земли вырос Лоррен:
– Можете пока оставить себе мой плащ, мадемуазель