Русский политический фольклор. Исследования и публикации. Отсутствует

– политических и тюремных песен – оказалось достаточно много общего как на уровне топики, так и на уровне модальностей, и в определенный момент первая начала «осваивать» вторую. Механика этого освоения, надо сказать, была не слишком разнообразна. В простейшем случае достаточно было включить в существующую тюремную песню указание на то, что упоминаемые в ней арестанты – политические, и исходный текст приобретал новую, «политическую» же окрашенность.

      Именно так произошло, по-видимому, с одной из самых известных тюремных песен первой половины ХХ века «Далеко в стране Иркутской…»[6]. Песня имеет характерный для народной тюремной лирики устойчивый зачин – описание места заключения:

      Далеко в стране иркутской

      Между скал и крутых гор

      Обнесен стеной высокой

      Чисто выметенный двор,

      А посад его угрюмый

      На дороженьку глядит,

      На верху орел двуглавый

      Раззолоченный блестит.

      Далее текст строится по хорошо известной этой традиции диалогической модели: третье лицо задает заключенному вопросы, отвечая на которые тот рассказывает свою историю и / или описывает свое нынешнее существование, например, «Скажи нам, товарищ, за что ты попал в рудники?» (cм., напр.: Ванька Хренов 1912: 33; Спускается солнце за степи 1912: 127–128); «Ну, попался ты, бродяга! Ты откуда? Отвечай!» (cм., напр.: Гартевельд 1912: 43); «Скажи, арестант, мне всю правду, за что ты в остроге сидишь?» (Гуревич, Элиасов 1939: 8–10). В данном случае проезжий барин расспрашивает одного из заключенных Александровского централа о назначении этого заведения, его хозяине и обитателях:

      По дорожке ехал барин,

      Неизвестный господин,

      Повстречался с подметалой,

      Сказал кучеру: постой!

      Расскажи, голубчик милый,

      Расскажи-ка, друг ты мой,

      Кто хозяин сему дому,

      Как фамилия его?

      – Это, барин, дом казенный

      Александровский централ,

      А хозяин сему дому

      Сам Романов Николай.

      Вот уже седьмое лето,

      Как в него я жить попал.

      – Расскажи, голубчик милый,

      Кто за что в тюрьме сидит?

      – Разве помнить, барин, можно,

      Кто за что в тюрьму попал?

      Кто за звонкую монету,

      За подделку векселей,

      За кредитные бумажки,

      Кто, – непомнящий родства.

      Чистота у нас такая –

      Ни соринки не найдешь,

      Подметалов штук десяток

      В каждой камере найдешь.

(Ф. и В. 1923: 14)

      В данном тексте, приведенном полностью, на этом все заканчивается. Однако известны и варианты, в которых рассказчик в своем обзоре обитателей централа называет еще один сорт преступников:

      Есть за кражу, за убийство,

      За подделку векселей,

      А всего здесь, барин, больше

      Политических людей.

(Гуревич 1938: 13)

      Упоминание политзаключенных уместилось в один стих (причем и без того весьма активно варьирующий при стабильности рифмующей строки про «подделку векселей» – ср.: «за убийство богачей»