Кричит:
– К тебе моя баба хаживала? Ты ейный ухажер? Так вот знай, порешил я изменщицу, больше не достанется, ни тебе, ни другим, – нож показывает мне, а по нему кровушка красная стекает.
– Эх, – думаю, – вот значит, как ты рогатый, помог ей…
– После того случая, стали захаживать ко мне людишки, чуть не очередь строится, черные дела свои решать приходят. Много чего провертелось, всего и не расскажешь.
Капли со лба священника падали на пол, жар исходил от Захара, а на улице все сильнее галдела толпа, требуя выдать старика на расправу.
– Ты дед, торопись! Так глядишь и не успеешь, ворвутся ежели, я тебе не помощник. Одно дело покаяние, а другое гнев народа, – ответил священник, поправляя мокрые волосы.
Свечи мигом потухли от порыва ветра, во мраке дед сморщился и словно стал меньше ростом, затем в нем что-то хрустнуло и резко выгнуло спину, старичок кувыркнулся назад и замер стоя на голове. Тишина, только деревянный пол поскрипывает.
Батюшка поднял ведро с крещенской водой, подошел и несколько раз обильно окропил акробата, читая молитву.
Деду полегчало, он рухнул на пол и постанывая произнес:
– Ишь зараза какая, не нравится им! Ну ничего, помучаюсь, заслужил! Ой сынок, нет сил у меня встать, измучила нечисть старика, – провел рукой под носом, из которого струился ручеек крови.
Священник зажег свечи и уселся на пол возле Захара.
– Чувствую не успею все поведать, – откашлялся дед, – только, то, что запомнилось больше…
Батюшка перекрестил деда, и затем себя.
А он продолжил:
– Приходит давеча ко мне Марьюшка, соседка моя, и хочет детоубийство совершить, в утробе своей. Дал я ей травы для поддержания здоровья, и предупредил, чтоб без крещения младенца не трогала. Рожай, – говорю ей, – а потом уж окрестишь, тогда навались на него ночью, как кормить будешь. Другим скажешь, что случайно заспала его.
Священник опустил глаза и стал тихо дышать:
– Рогатый научил?
Дед ответил:
– Кто ж еще! Сказал мне – без крещения глумиться не будет, пусть родит, покрестит, а там вся власть наша над ней, в глубину мрака ее утащим.
– Погубила она младенца, а потом ко мне приперлась снова, плачется, кричит, что совесть мучит. Спрашивает – может, людям, что раздать за поминовение новопреставленного?
– Посоветовался я за печкой и вынес ей мешок с тыквенными семечками. Приказал раздавать по горстке каждому, кто встретится, да, чтобы рассказывала, кто ей дал эти семечки. Ежели приведет ко мне всех односельчан, кто в помощи нуждается, я уж постараюсь за малыша, как смогу. Понятно, батюшка, ничего я не мог сделать для его души, а только привлекал народ к себе мутью черной, да не знал тогда, чем это обернется.
– Цельный год ко мне народ толпился, и каждый показывал семечки эти, что привели ко мне. Помогал я им, а рогатый