Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Пролог
Повсюду, сколько хватает глаз, выныривают косатки. Можно повернуться в любом направлении, досчитать до десяти, и за это время на поверхности непременно появятся черные треугольнички плавников. Они движутся в разные стороны, то быстрее, явно торопясь занырнуть, то медленнее, отдыхая после активной погони. Здесь их не меньше сотни, и все они пришли сюда, в мелководную бухту Грюндарфьордур на западном побережье Исландии, с одной и той же целью: наесться сельди. Сельдь заходит в исландские фьорды на зимовку, чтобы переждать долгие холодные и голодные месяцы с минимумом затрат энергии, не борясь с океаническими течениями, в спокойной, тихой бухте. Это отличная стратегия, которая оправдывала себя миллионы лет – ровно до тех пор, пока о ней не прознали хитроумные косатки.
Сельдь – относительно мелкая рыбка, чуть больше 30 сантиметров длиной; казалось бы, это не слишком подходящая добыча для огромного морского хищника. Но у этой рыбки есть два преимущества: во-первых, сельдь держится огромными стаями, а во-вторых, она очень жирная, а косатки любят жирную пищу. Чтобы не гоняться за рыбешкой весь день напролет, эти хитрецы придумали особую уловку – они заплывают в косяк сельди и резко бьют хвостом, издавая под водой громкий хлопок. Этот мощный звук оглушает всю рыбу, оказавшуюся поблизости, и селедки всплывают на поверхность, дезориентированные и совершенно беззащитные перед хищниками, которые спокойно собирают их одну за другой, как ягоды земляники.
С борта нашей лодки – шестиметрового оранжевого РИБа[1] под названием «Танго» – в воду свисает провод. На конце его, скрытый толщей мутной воды, покачивается гидрофон – подводный микрофон, который записывает звуки косаток. Во время охоты они постоянно вокализируют, и мои наушники вибрируют от их пронзительных криков – не таких, как те, к которым я привыкла на Камчатке, и все-таки очень похожих на них. Лишь один звук явно выбивается из общего ряда – это так называемый «загонный крик», который косатки издают непосредственно перед ударом хвоста, когда глушат сельдь. Он очень долгий и монотонный, больше похожий на какой-то механический звук, и характерен именно для исландских косаток – даже их норвежские сородичи, которые тоже охотятся на сельдь и глушат ее хвостами, «загонный крик» не используют.
Пока мы слушаем звуки, одна группа косаток решительно движется мимо нас – похоже, они уже наелись и собрались на выход. Внутри фьорда животные смешиваются, и разобраться, кто с кем, совершенно невозможно, но приходят и уходят они организованными группами, и это дает шанс исследовать их социальные связи. Мы вытягиваем из воды гидрофон и пускаемся в погоню. Догнав удаляющихся косаток, наша лодка заходит так, чтобы сфотографировать их с левого бока. Когда-то канадские исследователи, создавая свой каталог, выбрали именно такие фотографии – потому что их было больше, и вот 40 лет спустя мы продолжаем следовать традиции. Косатки выходят синхронно, демонстрируя нам свои графичные профили, и фотоаппарат щелкает очередями, торопясь запечатлеть эту красоту и самое главное в ней для нас – форму седловидного пятна и спинного плавника, царапины и шрамы, по которым мы различаем животных.
Через несколько серий выныриваний я замечаю нечто странное. Одна самка выходит впереди остальных, и мне начинает казаться, что перед ее головой в воде что-то есть. Присматриваюсь внимательнее – и действительно, каждый раз, когда она выныривает, поверхность воды перед ней прорезает некрупный темный предмет. Совсем небольшой по сравнению с взрослой косаткой. Она толкает его вперед снова и снова, будто бы не в силах расстаться с ним. Она действительно не в силах, ведь этот предмет – ее мертвый ребенок.
Мы идем параллельно группе на достаточном расстоянии, чтобы не беспокоить косаток своим назойливым присутствием. Группа догоняет осиротевшую мать, и вот она уже выныривает среди своих, но с прежним упорством продолжает толкать перед собой трупик детеныша. Остальные не обращают на нее внимания. Как давно самка делает это, если члены группы уже воспринимают ее поведение как нечто само собой разумеющееся? Когда она ела в последний раз, если не может оставить мертвого малыша даже на минуту?
Мы выходим за мыс, укрывающий бухту от порывов ветра, и лодка бьется о выросшие волны, которые обрушивают на нас тучи соленых брызг. В этот момент налетает снежный заряд, густыми хлопьями скрывая не такой уж далекий берег, и мы оказываемся посреди взрытого ветром свинцового моря и вихря из летящего в лицо колючего снега. Косатки уходят, нам пора возвращаться. Пока мы пробиваемся назад, прыгая с волны на волну, я думаю о матери-косатке,