– Слушай, – сказал я, – отстань. Будь человеком.
– Сам хочу, – неожиданно признался робот.
– Что?! Молод еще.
Задыхаясь от поцелуев, мы наконец ввалились в мою каюту.
– Тебе помочь? – спросил я.
Мод развеселилась.
– Да что еще снимать-то?
– Как – что? Вот эта штука совершенно ни к чему. И вот эта.
Мод порозовела невероятно. Я так не умею.
4. Инсайт. 543 год до Рождества Христова
Пыль и безветрие.
Выцветшее небо над поникшими пальмами. Тень, кишащая мухами. Тяжкие испарения сохнущего болота. Звенящая в ушах тишина. И жара, жара. Удушающая жара. Даже птицы примолкли.
Знойный воздух поднимается вверх. В мареве все плывет, колеблется. Колеблется все, кроме человека в лохмотьях. Он стоит очень близко. Голову склонил на бок. Смотрит участливо. Держит меня за локоть твердыми пальцами.
Рот его открывается и закрывается.
Он говорит, говорит, говорит. Надоедливый голос, булькающие слова странного языка. Древнего языка. Языка синей глины, белых лотосов. Палящих, раскаленных пустынь, ледяных поднебесных гор, мутных рек. Вечной и душной зелени джунглей, бесконечных морских волн, облизывающих песчаные губы берегов. Языка жестоких правителей, запуганных мужчин, покорных женщин. Языка сумрачных, безумных богов. Или непостижимо мудрых.
Он мне откуда-то знаком, этот язык. Я его знал и забыл. Давно забыл, очень давно. Но знал хорошо. Начинаю понимать.
Человек говорит, что пить нельзя. Нужно идти. Сделать шагов двадцать, потом будет легче. Идущему всегда легче, говорит он. Напоминает мои собственные слова.
Я слабо усмехаюсь. Идущему легче… Легко об этом говорить. Особенно тогда, когда нет боли в спине. Тупой, ноющей, неизбывной. У меня она есть. Давно ношу. С каждым годом боль все ниже пригибает меня в земле. Осталось не так уж много.
Человек протягивает посох. Человек смотрит с искренним состраданием, но от него пахнет. Меня тошнит. После этого становится лучше.
Человек терпеливо ждет. От меня тоже пахнет, но не так уж плохо. В животе ничего и не было со вчерашнего дня.
Нужно идти, иначе мы куда-то не успеем, говорит мой спутник. Я не помню, куда, зачем, но пробую передвинуть иссохшие ноги.
Ноги – самая некрасивая часть человека. Грязные, исцарапанные, с вросшими в пальцы ногтями, они роднят нас с животными. Отвратительное зрелище. Но я вспоминаю, сколько они прошли, как долго носят мое тело. И я прощаю их, свои ноги.
Все, что в человеке много работает, со временем становится безобразным. Наверное, мы не созданы для работы, иначе работа не уродовала бы нас. Зачем все так? Может ли человек поговорить с теми, кто создал его? Я старался. Но у меня не получалось.
– Учитель, ты опять употреблял неизвестные слова. Много слов. Ты беседовал с богами?
– Шакья.
– Что?
– Я – шакья?
Человек смотрит