Ля-ля-ля ля ля ля.
Ля-ля-ля ля ля ля.
Скарлы-скырлы-скырлы.
На липовой ноге,
На березовой клюке.
Все по селам спят,
По деревням спят,
Одна баба не спит —
На моей коже сидит,
Мою шерсть прядет,
Мое мясо варит.
– Я опасаюсь массовой истерии. – Голос психотерапевта прозвучал обманчиво твердо. – В вашем поселке, Георгий Семёнович.
Из белозубой «пасти» Селижоры воняло чесноком, высокоградусным алкоголем и дисбактериозом кишечника. «Гиперборейцы» ЧОПали на Федю.
Скырлы, скырлы…
Путь им преградил бравый «майор Том». Рука его поглаживала кобуру «Макарова».
Селижора отвернулся к балкону, к нежной летней ночи. Сырная голова луны катилась по темно-синему бархату неба, попорченному звездной молью.
Из леса доносились трели соловья…
Глава восьмая. Никтогилофобия и путеофобия.
И чей-то крик.
– АААААА! ПАААААААА!
Селижаров-старший махнул охранникам, чтоб не трогали Теодора. Вздохнул:
– Третий раз орет. Выманивает.
– Это острый психоз. Я поговорю с Владиславом, попытаюсь успокоить. Не получится, тогда ваши люди его скрутят, и я вколю реланиум.
Ухмылка придала роже Селижоры асимметрию полотен avant-garde, усилила безобразие настолько, что оно почти обратилось в красоту. Но чуда, как с Финком, не случилось.
– Мои люди до утра в лес не сунутся.
– Почему?
– Они в курсах, что с копчеными стало.
«С таджиками», – перевел доктор Тризны.
– И не пизди про съехавшую кукуху! Орзу, бригадир, серьезный человек. Был. Что его грохнуло?
ФМ оглянулся на Евгения Петровича.
– Хэ Зэ.
– Орзу без валыны срать не ходил. Выхватывал быстрей меня. Что его грохнуло, Финик?
– Kyrpä tietää, – повторил Петрович. – Хэ Зэ.
– Шутовка? – вклинился робким баском крупный «гипербореец», точь-в-точь боевой орк Мордора.
– Валяй, – санкционировал Георгий Семёнович. – Излагай.
– Ну… Сестрёна рассказывала. Ей семнадцать было. Она с Зареченских, дальних на автобусе возвращалась. Тридцать пятый Ка еще не отменили, ну, который на заправку заворачивал у кафе Калерии Анатольевны мужа, а он не вздернулся еще.
– Толян, базарь по делу!
– Ну… на заправке сортир, платный, сука! Семь рублей! Сестрёне приспичило, она молока парного у бабки надулась…
– Толян! – рявкнул Селижора. Подскочили все. Кроме Финка.
Толян ускорился:
– Зашла в тубзик, сходила того-сего, руки моет. Херак, сзади варежку зажали, к умывалке нагнули, жопу мацают, труселя сдирают. Ни дыхнуть, ни пернуть. Лохматуха че-то тычется, тычется, никак. И, короче, ебнул ей. Локтем по шее. Она, такая, сползла, гудбай, мама. И тут лохматого к стене – херак! Темно,