– Я так ждала… мечтала и надеялась, что когда-нибудь это произойдет.
– Я тоже, – произнес Инек. – Хотя я никогда не думал, что такое возможно.
Видимо, в этом все и дело. Пока ничего подобного не могло случиться, оставалась возможность предаваться романтическим мечтам о далеком и недоступном. Да и романтическими они казались только потому, что были несбыточными.
– Словно ожившая кукла… – проговорила Мэри, – или любимый плюшевый мишка. Прости, Инек, но нельзя же любить куклу или плюшевого мишку, которые вдруг ожили. Ты всегда будешь помнить, как было раньше: кукла с глупой нарисованной улыбкой, медведь с торчащей из шва ватой…
– Нет! – вскричал Инек. – Нет же!
– Мне жаль тебя, – сказала Мэри. – Тебе будет нелегко. Но я ничем не могу помочь. Тебе предстоит долгая жизнь наедине со своими воспоминаниями.
– А как же ты? Что ты собираешься делать?
Не у него, а у Мэри хватило духу признать истинное положение вещей, посмотреть правде в лицо.
Но как она смогла почувствовать, понять?
– Я уйду, – ответила Мэри. – И никогда больше не вернусь. Даже когда буду очень нужна тебе. По-другому не получится.
– Но ты же не можешь уйти. Мы с тобой в одной ловушке.
– Как странно все случилось, – сказала она. – Мы оба оказались жертвами иллюзии.
– И ты тоже?
– И я. Точно так же, как ты. Ведь ты не можешь любить куклу, а я не могу любить мастера, ее изготовившего. Раньше нам обоим казалось, что это возможно, а сейчас, когда стало понятно, что это не так, мы все еще тянемся друг к другу и от этого мучаемся и страдаем оба.
– Если бы ты осталась… – сказал Инек.
– Чтобы потом возненавидеть тебя? Или, еще хуже, чтобы ты возненавидел меня? Пусть уж лучше мы оба будем страдать. Это не так страшно, как ненависть.
Она шагнула к столику, схватила пирамидку и подняла ее над головой.
– Нет! Только не это! – закричал Инек. – Не надо, Мэри!..
Пирамидка засверкала, кувыркаясь в полете, и ударилась о каминную кладку. Огоньки погасли, и, раскатившись по полу, зазвенели осколки.
– Мэри! – крикнул Инек, бросившись вперед, в темноту.
Но ее уже не было.
– Мэри! – вскрикнул он снова, даже не вскрикнул, а простонал.
Мэри ушла и никогда уже не вернется к нему.
Даже когда ему очень захочется ее увидеть, она все равно не придет.
Инек стоял в безмолвии станции, прислушиваясь к голосу прожитых лет.
Жизнь тяжела, говорил голос. В жизни нет легких путей.
И та девушка, дочь соседа-фермера, что жила чуть дальше по дороге, и красавица южанка, которую он видел, проходя в строю солдат мимо ее поместья, и теперь Мэри – все они ушли из его жизни навсегда.
Он повернулся и, тяжело ступая, пошел к столу, к свету. Постоял, окидывая комнату взглядом. Здесь, вот на этом самом месте, где стоит сейчас стол, раньше была кухня, а там, где камин, – гостиная. Дом переменился, и уже давно, но Инек ясно видел его прежним,