Я снова выглянула в окно.
Труп Морваля уже почти засунули в пластиковый мешок, напоминавший сытую анаконду. Из-за не до конца застегнутой молнии из анаконды выглядывала только макушка жертвы. Трое полицейских стояли, тяжело дыша. Мне показалось, что они ждут разрешения начальника, чтобы достать сигареты и закурить.
День второй
14 мая 2010 года
(Мельница Шеневьер)
Тыканье
Как же они меня достали со своей писаниной! Я раскладываю на тумбочке больничной палаты разноцветные листки. Рецепты, справка о медицинской страховке, свидетельства о браке и о собственности на дом, результаты анализов… Рассовываю документы по конвертам из крафт-бумаги. Часть из них потребуется больнице, но не все. Остальное взвешу и отправлю с почты в Верноне. Ненужные бумажки убираю в белую папку. Заполнила я не все – не во всем разобралась, так что нужно будет уточнить кое-что у медсестер. Они меня уже хорошо знают. Вчера я провела здесь несколько часов – с середины дня до позднего вечера.
Я сидела в палате номер 126, изображая из себя без пяти минут вдову, скорбящую об умирающем муже, и слушала их оптимистичные прогнозы. Разумеется, лживые.
Моему мужу крышка, это очевидно. Если бы они знали, до какой степени мне на это плевать.
Скорее бы все кончилось. Это единственное, о чем я прошу.
Прежде чем уйти, я приблизилась к висящему слева от входной двери зеркалу в облупленной золоченой раме. Вгляделась в свое морщинистое застывшее лицо. Мертвое лицо. Закутала голову широким черным шарфом, похожим на чадру. Старухам следует закрывать лицо – никому не хочется на них смотреть. Даже здесь, в Живерни. Особенно здесь, в этой деревне, ставшей символом света и ярких красок. Старухи обречены жить в тени, во тьме и мраке. Они никому не нужны. Их никто не замечает. Никто не помнит об их существовании.
Это меня устраивает.
Я в последний раз осмотрелась и спустилась вниз со своего донжона – так в Живерни называют башню мельницы Шеневьер. Донжоном. Перед уходом еще раз машинально проверила, все ли вещи на своих местах, и тут же обругала себя за глупость. Сюда больше некому приходить. Я прекрасно это знаю, но тем не менее с маниакальной дотошностью навожу в башне порядок. По телевизору говорили, что такое поведение именуется навязчивым состоянием. Нечто вроде нервного тика. Правда, он никому не мешает. Кроме меня самой.
В самом темном углу глаз кое за что зацепился. По-моему, картина слегка перекосилась. Я медленно пересекла комнату. Так и есть. Чуть потянула раму за правый нижний угол и выровняла ее.
Мои «Кувшинки».
Черные.
Я специально повесила картину в таком месте, чтобы ее не было видно в окна. Как будто кто-то способен заглянуть в окно пятого этажа башни над нормандской мельницей.
Это мое