– Ну, не буду ругаться, так на суд пойду. При мне свидетель есть, – понизил несколько тон Лифанов и стал сходить в нижний этаж.
Внизу приходилось проходить по столовой, отделанной старым дубом, убранной тарелками, висящими в рисунок на стенах. В столовой на столе кипел самовар и сидели старушка-княжна, сам Пятищев и его дочка, совсем еще молоденькая девушка, очень хорошенькая, черноглазая, с роскошными волосами, заплетенными в две толстых косы и спускающиеся на спине по пунцовой канаусовой кофточке, надетой на черную шерстяную юбку. Пятищев пил чай из большой голубой, так называемой аппетитной чашки севрского фарфора.
– Чай и сахар… – сказал Лифанов в виде приветствия.
– Не хотите ли с нами за компанию стаканчик?.. – предложил Пятищев, стараясь как можно более быть ласковым с Лифановым, чтобы задобрить его к снисходительности, хотя в душе его клокотало и чувства были совсем противоположные.
– От чаю, ваше превосходительство, не отказываются. Чай – не водка… – отвечал Лифанов. – Очень вами благодарны, но уж господин капитан у вас очень сурьезный и строгий мужчина. Пить чай и слушать ихнюю ругательскую словесность – извините, не могу. Ведь как завели эту шарманку, так до бесконечности на один вал. Ведь вот и сейчас наверху – такие куплеты, что прямо не подобает, извините, и повторять. А за что-с? Помилуйте… За мою доброту, что ли? Я в почете… Я тоже медали имею за поставки и пожертвования. Да-с… Так что извините…
Лифанов поклонился, хлопнув себя картузом по бедру.
– Иван Лукич, зачем ты это?.. – с упреком сказал Пятищев, вскидывая на капитана глаза. – Я ведь просил тебя быть учтивым. Господин Лифанов так добр до нас, снисходителен, а ты… Нехорошо. Прошу тебя прекратить.
– Именно добр, ваше превосходительство, – подхватил Лифанов. – Другой бы знаете как? Через полицию выселял бы. Со становым, с судебным приставом, с урядником.
– Ну, посмотрел бы я, как вы сюда с полицией явились! – угрожающе произнес капитан. – Кулак! Мироед! Душитель дворянского семейства.
– Изволите видеть, какие куплеты! – вырвалось у Лифанова.
– Уходи, Иван Лукич, уходи! Угомонись там, у себя. Ты раздражен, – замахал руками капитану Пятищев.
– Что с ним поделаешь? И даже при свидетелях, – продолжал Лифанов. – Конечно, я с ними судиться могу. На это земский начальник есть. Но я, ваше превосходительство, человек занятой. Хлопот не стоит, чтоб посадить их на казенные хлеба.
Капитан сжал кулаки и, кусая губы, удалился. Удалился из столовой и маляр Евстигней, ступая на цыпочках по полу.
– Садитесь, пожалуйста, Мануил Сергеич, – приглашал Лифанова Пятищев. – Он ушел. Присаживайтесь! Ведь вас Мануилом Сергеичем, кажется?.. Я не ошибся?
– Прокофьич, ваше превосходительство, – угрюмо дал ответ Лифанов.
– Да, Прокофьич! Будьте любезны присесть, Мануил Прокофьич, – повторил приглашение Пятищев и, поднявшись с места, сам придвинул дубовый стул