– Плохи стены-то… Смотри-ка, как под подоконником-то… Сырость… облупилось… обвалилось… – указывал маляру Лифанов. – Да и в углах… Подновишь, что ли?
– Да чтоб уж вам оклеить их обоями заново? – предложил маляр. – Светленький узорец, по четвертаку кусок, с веселеньким бордюрчиком покраснее – загляденье будет.
– Ты думаешь?
– Да конечно же. А ежели перетирать, да потом красить и подгонять под старинное – возни много, да и куда дороже. Теперь ведь уж и фасона такого нет для стен.
– Ну, трафь обоями. Эх! Обойщика надо! – крякнул Лифанов, трогая продранную обивку на кресле. – Материя-то шелковая, аховая, но вот на некоторых изъянцы.
– Теперь такой материи не найдете для поправки. А вот пожертвовать одним креслицем, снять с него обивку да и велеть обойщику на дырки заплатки наложить, – посоветовал маляр. – Простоит лет пять в лучшем виде.
– И то ладно, – согласился Лифанов.
Они осмотрели гостиную, диванную, залу, и в каждой комнате Лифанов давал маляру свои приказания об обновлении. Капитан не отставал от них. Он запасся трубкой на коротком черешневом чубуке и дымил немилосердно, все время косясь на Лифанова. В зале Лифанов долго рассматривал две гигантские изразцовые печи в углах с громадными изразцами посредине с выпуклыми изображениями Минервы во весь рост и сказал:
– И что эти печи дров зимой жрать будут! Тут в топку по доброй четвертке сажени упрятать можно. Конечно, это зало для нашего обихода не подходит, и в него заглядывать будем редко…
– А не подходит, так зачем усадьбу покупал, зачем озорничал? Кулак! Паук сосущий, ростовщик! – сквозь зубы злобно процедил капитан.
Лифанов вспыхнул, посмотрел на него через плечо и сказал:
– Потише, барин… И ругательную эту словесность брось… Не люблю… Если мы с вами учтиво, то обязаны и вы учтиво… Да-с… Очень просто… – прибавил он.
В ответ на это капитан только отвернулся и пустил изо рта огромную струю дыма.
Комнат в доме было много. Осмотр их продолжался. К залу примыкали женские комнаты.
Двери были заперты. Лифанов с маляром хотели проникнуть в них, но капитан загородил им дорогу.
– Нельзя сюда! Куда лезете, неучи! Здесь женская половина. Эти комнаты свояченицы Льва Никитича и его дочери.
Капитан размахивал трубкой. Лифанов попятился.
– Однако же, господин, должен я их посмотреть для ремонта, – сказал он. – Ведь нарочно десять верст ехал для этого.
– Приедешь и в другой раз, когда Лев Никитич и вся его семья уедут из усадьбы.
– Нет, уж это ах оставьте! Довольно я ездил. Дня через три я совсем переезжать сюда хочу.
Начался спор. За дверьми хрипло залаяла собачонка. Дверь отворилась, и выскочил мопс, бросившийся под ноги Лифанова. В дверях показалась свояченица Пятищева, княжна Правашова-Сокольская. Это была старая дева лет шестидесяти, худая, высокая, седая, с широким пробором в волосах, но с напудренным лицом, с подкрашенными щеками.