Ксандль же обегал со мною всю Вену в поисках разных разностей и раскошеливался направо и налево. Мы ходили к самым изысканным модисткам и портнихам. У меня появились шляпки, платья, башмачки, тонкое кружевное бельё, даже настоящие парижские духи, а также дамская сумочка, сработанная из чешуек чистого золота. Поэтому в ту пору я чувствовала себя принцессой. Каждый день после шести Ксандль поднимался ко мне наверх, мы полдничали, сношались и проказничали как только могли, и так до восьми часов. Потом я одевалась, и мы отправлялись куда-нибудь ужинать, а затем в театр, в варьете или в другие места, куда мне хотелось. Мы часто ходили в кондитерскую Ронахера или в цирк «Ренц». Иногда Ксандль после этого оставался у меня ещё и на ночь.
Это было прекрасное время, однако очень лёгким для меня его не назовёшь. Ксандль был очень избалован, ураганом налетал на меня и сношался за шестерых. Он звонил всегда определённым образом, и мне нужно было самой ему открывать. При этом мне надлежало быть одетой только в лёгкий пеньюар, чулки и домашние туфельки, и когда он открывал дверь, я распахивала пеньюар, и Ксандль, который зачастую уже снаружи расстегивал ширинку, тотчас же в качестве приветствия вставлял мне свой хобот. Приветственный номер Ксандль предпочитал исполнять в прихожей, в стоячем положении. В таком случае он левой рукой держал меня за талию или за попу, крепко прижимал к себе, и его колоссальная свая ходила у меня в плюшке туда-сюда как заведённая. Процесс напоминал работу какой-то машины, однако сколь бы ожесточённо мы ни вытачивали, слышно почти ничего не было. Лени было строго-настрого запрещено показываться на глаза во всё время, пока Ксандль находился в доме. Она прекрасно устраивалась на кухне, и только иногда я слышала шорох у кухонной двери, когда она прикладывала к ней ухо и подслушивала. Иногда она затем тихонько вздыхала, на подобные вещи у меня всегда был хороший слух. Возможно, слушая нас, Лени тоже держала свой палец на щелке и играла сама с собой. Затем в салоне или в спальне, когда Ксандль пересказывал всякие забавные истории из торгового быта или побасенки о своих приятелях, всё своим чередом шло дальше. Он или лопал за троих, или принимался бурить меня. Надо заметить, что в течение всего времени, пока он был у меня, его хвост находился снаружи, и лишь изредка мне случалось видеть его расслабленным или спрятанным в брюках. Держал ли он в этот момент чашку кофе, показывал ли мне, как комично вёл себя вчера в «Атлетическом клубе» один из его приятелей, или рассказывал мне очередной анекдот, его хвост всегда стоял прямо как свеча и твёрдо как сталь, доставая до нижней пуговицы жилетки, а головка светилась пурпурным грибом.
Больше всего Ксандлю нравилось, когда я его кормила. Для этого я обычно устраивалась у него на коленях – хобот, естественно, был постоянно внутри меня – и потчевала его рогаликами, кусочками торта или кружочками