В его голосе звучало участие, и эта забота придала мужества тому, что еще оставалось от юноши, которого он знал. Но от Йонана во мне осталось так мало, что, возможно, эти слова все-таки произнес чужак:
– Мой господин, – отозвался я со всей возможной учтивостью, но теперь Хорван казался мне столь же далеким, как и звучавшие прежде голоса, – я пойду туда, куда должен идти, и сделаю то, что должно быть сделано. Ибо я – то, что сделало из меня Ледяное Жало, и ему я буду служить, пока все не закончится. Возможно, на этот раз, – во мне шевельнулась робкая надежда, – конец будет гораздо лучше.
Но воспоминания омрачили эту надежду – я снова ощутил острую боль израненного тела, терзавшую меня, пока я тащился туда, где можно было избавиться от меча, чтобы Зло не завладело им и не превратило в еще более грозную опасность.
Рука Хорвана соскользнула с моей. А собравшиеся расступились, открывая тропу в темноту, прочь от ободряющего пламени костра. И я зашагал по этой неуклонно темнеющей тропе, и плечом к плечу со мной шел Урук. А что-то внутри меня получило удар и начало умирать. Когда оно умрет окончательно, я стану человеком без надежды, движимым одним лишь гисом – моим заклятием.
Невзирая на темноту, мои руки и ноги словно сами собою находили точки опоры, чтобы вскарабкаться на утес. И я продвигался вверх так быстро и легко, как никогда прежде. Я смутно ощущал, что справа движется Урук, но его общество не давало ощущения поддержки – слишком уж он был связан с тем существом, которое держало меня в плену, которое убивало Йонана, убивало столь же верно, как если бы вскрыло ему грудь и вырвало сердце.
Когда мы добрались до вершины, я увидел свет, и меня повлекло к нему. Рукоять брошенного мною меча пылала, словно факел. Я наклонился, подобрал перевязь и снова надел ее. Потом я коснулся рукояти. Она оказалась теплой, а не холодной, как обычный хрусталь.
Впервые с того момента, как мы ушли от костра, Урук подал голос. Он умудрился произнести это слово не как вопрос – он словно бы подтверждал решение.
– Ха-Гарк.
– Ха-Гарк, – эхом повторил я.
Однако же этот чужак – тот, кого они называли Толаром, – пока что не полностью контролировал мой разум – лишь мою волю и мое тело. Я не обладал его воспоминаниями, не считая мимолетных, изъеденных временем картин. Но когда Урук пробормотал это название, я сразу же осознал, что нам действительно нужно туда.
Но мы не могли добраться до этих почти позабытых руин без испытаний. И когда мы спускались по противоположному склону горной цепи, ограждающей Долину, у меня словно мурашки бегали меж лопаток. Я поймал себя на том, что то и дело принюхиваюсь и прислушиваюсь. Ночь за пределами Долины была полна Зла, и исходящая от него угроза пробудила все мои инстинкты. Я не мог разбрасываться жизнью – я должен был жить ради некой неясной, взывающей ко мне цели.
Казалось, будто мой слух сделался острее, будто у меня проявились некие новые чувства, которые недвусмысленно предупреждали