Неужели и я так выглядела?
И дело вовсе не в поношенных чудных вещах или страдальческом – в целом/от жизни в провинции/на пустыре или помирающей деревне – лице. Всё крылось во взгляде; вот, что мне предстояло узнать.
Смуглая шатенка смотрит презрительно удушающе, платиновая блондинка – без понимания и с досадой, светлолицая и с горчичным бобом – обречённо. Вот и собрались все возможные рефлексы на отправление тебя любимой в местный бордель для местных божков.
– Мои красавицы! – рукоплещет Хозяин Монастыря. – Что за дивные цветы? Вас собирали в саду?
Он с улыбкой обращается ко мне, глядя через плечо, и восторгается на старом наречии, что с этими сучками придётся повозиться: слишком резвый нрав и высокое мнение было у каждой и в разных величинах.
Шатенка всё с тем же недоверием косится на незнакомые слова, блондинка приветливо улыбается, словно её одарили лучшими комплиментами, а горчичная выпускает нервный смешок и прячет потерянные глазки; никто ничего не понял и каждый воспринял неясные хитросплетения слогов по-своему.
А затем Ян, утомительно петляя меж выставленными на ковре девицами, приглаживает их оголённые спины или теплится губами у висков. О, с какой досадой и в этот же миг с каким глумлением я отворачиваюсь к окну и ловлю дребезжание зелёных верхушек из виднеющейся части сада.
Ян награждает каждую девочку обольстительным взглядом и гранённым стаканом. Но чёртово обольщение, как и гранённый стакан, сработать не могут – девочки с ядом косятся на меня. Явная претендентка на роль любимицы зудит в их малых умах. Я отступаю от окна и мягкой поступью бреду до новеньких. Эти новенькие были не для Хозяина Монастыря, о нет! Это мои послушницы. В моих силах было показать себя, стравить напыщенные речи Яна о безмолвном послушании ему и закрепиться за управляющей (хотя бы одной из).
Горчичная опускает глаза, но я, ласково ухватив её за подбородок, велю посмотреть. Девочка поднимает испуганное личико и ловит моё дыхание.
Параллельно с тем выступает сам Ян. Его чёртов принцип не касаться новоприбывших и послушниц даёт смачную прореху; и вот мы измываемся друг над другом и друг перед другом.
Хозяин Монастыря, соблазнительно нашёптывая, уговаривает их ступить на земли Монастыря – отныне и навсегда, и зудит о красивой и беззаботной жизни. Я подтверждаю его слова и переманиваю девочек, угощаю питьём и выразительными словами о прекрасном; горчичную едва не обжигаю касанием губ, у блондинки задорно прокручиваю прядь волос, а брюнетке засматриваюсь в глаза и обещаю этим взглядом лучшие из возможных благ. Они соглашаются. Соглашаются: ни разу ничего не уточнив, не спросив и не воскликнув. И соглашаются – вот уж чудо – совершенно без слов: зачарованно качают головками и троицей ютятся на диване. Я растягиваюсь на спинке за их спинами, и вместе мы ожидаем приготовления Отца. Ян подсовывает им документы, а затем поджигает ещё одну папиросу. Дурман стоит невообразимый;