– В чем суть экспериментов была, не знаешь? – спросил он.
– Могу догадываться. Видел, как старуха заставила одну из своих… игрушек выпить ее крови. Девочка та долго не прожила.
– Какая девочка?.. – Влас схватил Гриню за рукав, потянул, заставляя остановиться. – Про кого ты сейчас говоришь?!
– Про девочку из прислуги, такую же, как Соня наша. Знаешь, как они действовали, товарищ командир? Набирали молодняк из городских. Ну, вроде как, на службу в усадьбу, а потом потихонечку этим молодняком кормились. Фон Клейсту нравились пацаны, а Ирма предпочитала девочек. – Гриня вдруг замолчал, устало потер глаза. – Девочки эти у меня до сих пор перед глазами стоят. Самых первых старуха просто выпивала до донца, выпивала, а тела прятала в водонапорной башне. В отопительном котле. Наверное, ты не видел.
Влас видел. И башню видел, и в котел заглядывал. Не было там никаких мертвых девочек.
– Зимой же холодно. И в башне тоже холодно. Понимаешь? Девочки эти мертвые на первом уровне в котле, а Митяй мой под крышей на цепи. – В голосе Грини послышалась боль пополам с яростью. – А потом она решила тоже эксперименты ставить, как ее братец. Вот ту последнюю девочку она как раз и напоила собственной кровью. Они же послушные становятся, связь у них какая-то образуется с упырем. Вот и у Митяя моего до сих пор эта связь…
– Как девочку зва…
Договорить Влас не успел, Гриня дернул его за плечо, впечатал в стену и зажал рот рукой так, что ни вздохнуть, ни пикнуть. Вырываться Влас не стал, понял, что к чему. Мимо метрах в десяти прошел немецкий патруль.
Гриня ослабил хватку, лишь когда фрицы скрылись за поворотом, сказал виновато:
– Извини, инстинкты…
Влас кивнул, а потом задал свой самый главный вопрос:
– Как звали девочку, Гриня?
Прежде, чем ответить, Гриня на него посмотрел. Вроде бы только в глаза заглянул, а показалось, что в самую душу. Еще и раскаленной кочергой в этой душе пошуровал. А с чего бы еще она так разболелась?
– Ее звали Настей, Влас Петрович, – сказал Гриня почему-то виноватым голосом.
Влас судорожно вздохнул, спрятал лицо в ладонях. Была надежда, что это «не та» Настя, но правду он уже знал. Ту правду, из-за которой перекапывал в овраге братскую могилу, из-за которой, как одержимый, рвался в Гремучий ручей.
– Родственница твоя? – Послышался над ухом голос Грини.
– Племянница, – сказал он, не открывая глаза. – Единственная. В подпольщицы записалась. Хотела, как я, но знала, что не позволю, поэтому без моего ведома, против моей воли. Я от Ефима узнал, уже за сутки до операции.
– Потому и пошел сам, вместо связного?
– Да. Я матери ее, сестре своей покойной обещал, что буду за Настеной приглядывать.
– Я тоже много кому обещал, – вздохнул Гриня. – Веришь, до сих пор толком ни одного обещания не сдержал…
– Что с ней стало? – спросил Влас и открыл глаза.
– А сдюжишь, Влас Петрович? –