Они попрощались у дверей общежития, куда как раз подошли. Он шёл, и качал головой, и улыбался сам себе, и думал. Катя снова его удивила. Нет, он, конечно, к празднику Девятое мая относился очень уважительно. В детстве они ходили к Вечному огню всей семьёй, и он помнил тот трепет, те чувства, которые испытывал, глядя на ветеранов в медалях, на скорбящих родственников. Отец всё ему объяснял…
Потом он ходил со школой, и это было совсем по-другому. Они старались друг перед другом быть взрослыми и, как они думали, безразличными, несколько циничными, хотя праздник по-прежнему трогал.
А в институте этот майский выходной старались использовать для вылазок на природу, отдохнуть, повеселиться. И ему как-то в голову не приходило самому, одному идти на митинг. А вот Кате, оказывается, приходило.
На следующий день в десять он ждал Катю у ворот общежития с тюльпанами в руках. Она вышла из дверей и пошла через двор, не глядя по сторонам, в своём белом платьице в цветочек (он уже обратил внимание, что одежды у неё совсем мало) и с букетом красных тюльпанов в руках.
Она увидела его, только подойдя к воротам, и на лице её вспыхнула такая радость, что ему даже стала неудобно. Господи, она так радуется, как будто он не просто пришёл к ней, а подарил кольцо с бриллиантами (впрочем, насколько он её узнал, кольцо с бриллиантами её бы, скорее, смутило и испугало).
– Здравствуй, Дима, – она подняла на него сияющие глаза.
Здравствуй, Катя, – преувеличенно серьёзно ответил он.
Они посмотрели друг на друга и засмеялись. Он протянул её цветы, подставил руку, она вложила свою, и они пошли по улице. Шли и молчали. И это молчание совершенно не тяготило. Она держала его под руку, а он подтянул её руку так, чтобы ладошка легла в его ладонь, и придерживал пальцами.
Потом они стояли на митинге, слушали скорбные и торжественные слова. Потом Катя положила цветы на гранитные плиты. Они шли по аллее среди медленно текущей реки людей.
– Ты извини, что я тебе испортила выходной.
– Я очень рад, что пошёл с тобой, – сказал он коротко и очень серьёзно.
– Знаешь, получаются всё какие–то высокие слова…Только я представляю, какие они были молодые…и пошли…и погибли. А мы живём благодаря им.
Голос её задрожал. Дмитрий обнял её за плечи одной рукой и немножко прижал к себе.
– Моему дедушке было двадцать пять лет, и он погиб.
Он кивал на ходу, как будто она могла его видеть, и легонько успокаивающе сжимал плечо.
– И его брат, и бабушкин старший сын, и папа…
Он опять покивал и как будто очнулся:
– Как папа? Подожди… Но он же…
– Он не воевал в войну, конечно. Он служил в погранвойсках, и там случился, как это называется, конфликт пограничный, и он погиб.
Они молча дошли до выхода из сквера и пошли по улице. Его рука так и осталась на её плече, и это казалось совершенно естественным. Они шли и шли, потом Катя тихонько спросила: «А куда мы идём?»
– Не знаю, –