Что у ласкова сударь-князя Владимера
А и было пированье-почестной пир,
Было столованье-почестной стол.
Много на пиру было князей и бояр
И русских могучих богатырей…»
(Запретная былина «О женитьбе князя» из сборника Афанасьева)
Эх, раздайся столы, завалитесь лавки, прячься честной народ куда ни попадя, русины пир чествуют, столование. Хотя по мнению большинства сторонних наблюдателей этот процесс скорее всего назвали бы просто разнузданной пьянкой. Гуляют ордынцы всегда широко, с размахом и наотмашь со всего плеча, и кто вовремя не спрятался, сам виноват, прости Господи.
Душа русина изрядно захмелев теряет всяческие тормоза, становясь бескрайней как привольная степь, где горизонт в каждую сторону куда бы не посмотрел – край земли. Высотой она выше неба, окунаясь в звёзды. Глубиной, опускаясь ниже загробного мира. Русин без предрассудочных оков, что махом слетают во хмелю, становится вольным словно ветер, а ветру требуется простор, не знающее границ раздолье, оттого плескается его пьяная душа во все мыслимые и немыслимые пространства и упивается всеми чувствами одновременно и каждая пережитая из эмоций – запредельная.
Если весёлость попрёт, так зашкаливает, переваливая за любые края. Безудержный смех доводит до обмоченных штанов, до слёз в три ручья, до кишечного захвата в судороге. Животы с хохотальниками надрываются, Дыхалки не держа напряг, лопают. Не были бы здоровы как кони, то сами бы сдохли от подобного веселья.
А если тоска обнимет, то непременно безмерная, словно гнилая болотная трясина, засасывающая в своё нутро всё без разбора. И гребёт, погань, до чего дотянется, потеряв и попутав всякие берега. Трава от тоски русина жухнет, стелясь к земле. Цветы вянут, превращаясь в прогорклое сено. Птицы на лету крылья складывают и бьются камнями о землю, не выдерживая гнетущих эмоций. Даже лютый зверь, попавший под ту тоску, валится замертво, успев при этом досыта нареветься.
А если злость вскипятила кровь, то беспредельна злоба свирепого русина. Он становится злее сотни цепных псов вместе взятых. Ненавидит, так ненавидит по-настоящему, люто, больше собственной жизни. Тяжела рука русина, да легка на подъём. Пушинкой взмахнётся – молотом рушится. Озверевший русин во хмелю, если что ни так, всегда найдёт на ком злость сорвать, а если не найдёт на ком, так сорвёт на всём что под руку попало или до чего по пьяни дотянется: мебель, сарай, конюшня, да и дом завалит если приспичит.
А когда любовь к нему под пьяную руку попрёт, туши огни по всей округе, станичники. Захлебнётся весь мир во всеобъемлющей и слепой в разборчивости любви ордынца. Когда подпитому русину бабу приспичит, то непременно аж до «самого не могу», аж до зубного скрежета. Если разыгралась в его душе постыдное желание, то держитесь девки за подолы, ибо всем достанется с лихвой, сколь бы вокруг вас не было.
Хотя, по правде сказать, влюблённые русины, во хмелю что мужики, что бабы одним миром мазаны. Что те, что другие