и только ты смогла
предотвратить паденье.
Не знаю, почему,
но так устроен свет —
всё важное всегда
приходит с опозданьем.
Я вспомнил о тебе
спустя почти пять лет,
чтоб вынести вердикт
своим воспоминаньям.
Прости меня, за ложь
и за кошмарный нрав,
за огоньки надежд,
что зажигал играя
и сам же задувал.
Я был во всём неправ.
Особенно тогда,
весной в начале мая.
Не знаю, средь каких
сейчас блуждаешь стен.
Надеюсь, это Рим,
как ты всегда мечтала,
а за моим окном
всё тот же Карфаген,
в котором мне опять
всё начинать сначала.
Прости меня. Хотя
верней сказать прощай.
Пусть будет для тебя
приветливой чужбина,
а если в отчий дом
вернёшься невзначай,
то пусть тебя хранит
родная Украина.
D.B.
Всё удалить и всюду удалиться,
воспеть в стихах извечные неврозы
и от тайги до Северной столицы
бежать сквозь годы, вытирая слёзы.
Вставать и падать, снова подниматься,
писать кому-то грустные записки.
Всё как тогда, когда тебе пятнадцать,
но скоро тридцать – это возраст риска.
И если раньше было темновато,
то здесь, сейчас – значительно темнее.
Твой грустный ангел (копия Пилата)
уходит прочь, поправив шарф на шее.
Не провожай, оставь его, он вырос,
остыл, устал, сроднился с тишиною.
В нём тоже созревал когда-то вирус,
и вот, созрев, он стал его душою.
Придёт другой, а там второй и третий.
Как верное лекарство от рутины
к тебе спешат из глубины столетий
обрывки снов безумной Мессалины.
Глотай как воздух каждое мгновенье,
играй людьми, не вглядываясь в завтра.
Освободи своё воображенье
на фоне равнодушного ландшафта.
K.S.
Я всё ещё ношу твой медальон
и все картины бережно храню.
Как будто я по-прежнему влюблён,
но это чувство предано огню.
Предательство сжигает всё дотла,
а вкупе с равнодушием вдвойне.
И лучше бы ты просто умерла,
оставив только светлое во мне.
Но маски сняты, вот твоё лицо.
Моральный спор, я думаю, решён —
ты носишь обручальное кольцо,
я всё ещё ношу твой медальон.
Одиссей
…Как тот Одиссей я возьму с собой лишь весло.
– Где ты, мой мальчик, куда тебя занесло?
Спросит негромко она, подойдя к воде.
– Всюду, – отвечу я, – Значит уже нигде.
И рябью покроется тут же морская гладь.
– Как мне теперь просыпаться и засыпать?!
Крикнет она, на колени упав без сил.
– Я лишь твой