За деревьями на просторной поляне виднелся вполне почтенный сруб, тёмный, заскорузлый, обнесённый подобием ограды из нечищеных жердей на столбиках и с высоченным колодезным журавлем. Окна в срубе светились.
– Господи, – проговорил, наконец, кто-то то ли в голове, то ли в груди, – куда же я теперь со всем этим денусь? Что же за напасть такая?
Меж тем вечер пал ещё отнюдь не поздний. Сумерки, конечно, сделались гуще, но кромешной темени, окружавшей минуту назад, не водилось и помина.
Едва держась, Георгий доковылял до массивной двери и постучал. Внутри дома послышалось движение, через короткое время засов лязгнул, и на пороге возник хозяин.
Наружностью вышедший обладал самой исключительной. Высокий и жилистый старик с кипенно-белой бородой и прядями седых волос по плечам заслонял собою весь немалый вход в избу. Куртка из тёмной холстины и просторные штаны скрадывали силуэт; пальцы, лёгшие на дверной косяк, легко измяли бы железный шкворень. Ясные глаза смотрели прямо.
– Выручай, отец! – сказал Георгий, не попадая зуб на зуб и поражаясь собой. То ли живописный вид аборигена, то ли недавнее потрясение выволокло из глубин души столь кисельно-посконный стиль, что самому делалось тошно. – Угодил я у вас в лихое лихо!
– И вам не хворать, милейший, – отозвался старик звучным низким голосом. – Не припомню вас среди родственников. Чем обязан?
Говорил хозяин безупречно, как на академических подмостках давно уже не умеют. Голос рокотал по телу и легко заполнял собою каждую пядь вокруг. И от этого голоса готовая уже лопнуть жила между ключицами у Георгия вдруг ослабла, а в груди разлились тепло и тишина. Спина, однако, оставалась каменной.
– Простите, – связки предательски дёрнулись и решили соскочить на сипение. – Я тут заблудился у вас… И вот, рука…
– Пустое, – отозвался старец, не шелохнувшись. – А рука и впрямь требует участия; да, судя по всему, и не только рука. Милости прошу…
И хозяин подался в черноту проёма, открывая путь.
Глава 2
О ты, погрузившийся в мрак ночи и гибели,
Усилья умерь свои: надел не труды дают…
…И я был в таком состоянии, что если бы
аль-Мамун мог его себе представить,
он