Иокаста говорит Эдипу: «Не опасайся гимена матери: многие смертные в своих снах уже не раз делили постель со своей матерью. Кто придает меньше значения таким вещам, тот легче проживает свою жизнь».
Dhe кrwa dhe raiba Zi mao hin… Об этом говорят на всех языках и на все лады, включая и китайскую народность На, живущую на границе с Гималаями: «Не совокупляются с теми, с которыми едят из одной чаши и из одной тарелки», – нередко правила приема пищи являются одновременно и правилами поведения в постели, и наоборот. Почему нам следует знать традиции народности На? Потому что те, кто следуют их правилам, считаются с ограничениями, связанными с браком, не позволяют ни женщинам, ни мужчинам беспорядочно наносить ночные и тайные визиты, демонстрируют такую же непримиримость к инцесту, как и самые цивилизованные общества[1].
Универсальный, как и все явления природы, человеческий запрет на инцест является «основополагающим, означающим завершение перехода от Природы к Культуре». Эти известные слова Леви-Стросса, высказанные им в труде «Элементарные структуры родства» (1949), оставили глубокий след, хотя их торжественность со временем немного поубавилась, прежде всего, потому, что противопоставление Природа/Культура частично утратило свою важность. Природа не является той первичной средой, откуда будто бы появились люди; вероятно, понятие «природа» в неолите[2] само по себе уже было понятием культурным. И даже в тех случаях, когда это понятие претендует на постижение другой реальности, кроме человеческой, репрезентациям, из которых оно состоит, никогда не удается отделиться от порождающего их восприятия. Когда речь идет об инцесте, картина животного («естественного, натурального») беспорядочного совокупления, которую Леви-Стросс противопоставляет человеческому устройству, сегодня не кажется нам сильно отличной от того, что изображают ранние мифы былых обществ, хорошо исследованных антропологией, в которых кровосмешение является правилом.
Сообщества обезьян, писал он, не придерживаются никакой «нормы», а их сексуальность сводится лишь к «связям, оставленным на произвол случайности».
После полувека этологических исследований животные уже не воспринимаются нами такими, как когда-то: не только обезьяны, но и остальные млекопитающие, даже гуси, во всяком случае гуси Лоренца. Рай животной любви, свободной от любого принуждения, был заменен на почти противоположную репрезентацию: систематически отвергаемый «инцест», его запрограммированное избегание, где трудно отличить генетическое от импринтинга. Любопытно, что разрыв между людьми и животными сохраняется, но тем не менее смещается. Картина беспорядочного спаривания животных изменилась от «везде и всегда» к «никогда и нигде»; иногда все же встречается животное, которое отходит от видоспецифического поведения, но в мире животных это не является преступлением. И, наоборот, в человеческих обществах инцест везде запрещен и в то же время постоянно и везде совершается в том или ином виде. Пропасть между человеком и животным сохранилась, изменился лишь ее вид.
То, что Леви-Стросс сформулировал в области антропологии, Лакан внес в область психоанализа: «Наиважнейшим является закон, регулирующий связи, накладывающий правила культуры на законы натуры/ природы и распространяющийся, в частности, и на правила совокупления»[3]. Можно с уверенностью сказать, что изучение воздействия этого закона на теорию и практику психоанализа еще не закончилось[4], потому что оно вопреки фрейдовской идее указывает на несоответствие бессознательного, которым оперирует антрополог, с тем бессознательным, с которым сталкивается психоанализ: «Не странно ли, – пишет Лакан, – что некий Леви-Стросс полностью захватывает территорию, на которой, согласно Фрейду, царствует бессознательное, настаивая, что структура языка и часть социальных законов регулируют связи и филлиацию?»[5]. Не возвращаясь к недавним дискуссиям[6], в контексте проблематики инцеста достаточно лишь указать на продолжающиеся попытки подчинить аналитическую точку зрения взглядам социальной антропологии.
Либо мы трактуем инцест в терминах закона, следуя его определению в словаре Литтре: «Незаконное соединение родственных или породненных лиц в выходящей за рамки закона степени», либо, согласно Роберу, в терминах телесного контакта: «Сексуальные отношения между мужчиной и женщиной, являющихся родственниками или породненных в степени, запрещающей брак».
В каждой из этих двух ситуаций речь идет о взрослых, для которых «сексуальный» означает «генитальный» и которых объединяет нарушение запрета.
Для антропологической точки зрения центрация на взрослых не является недостатком, скорее, это необходимость, продиктованная самой природой предмета исследования: связей и отношений. Сложность возникает лишь когда психоаналитик думает, что он без всякого вреда может ввести символический план, регулирующий обмен (слов, женщин, благ), в лоно своих компетенций, где «сексуальное» диссоциируется от «взрослого» и «генитального» и даже от запрета. Нет никакого сомнения,