Впрочем, общественные вопросы мало волновали Дэна; как и прежде он был озабочен собственным положением, которое со временем никак не улучшалось.
Наверное, все эти мысли блажь, эгоизм и, заболей он сейчас смертельной болезнью или попади на войну или в концлагерь, он бы так не думал. Один раз он был в Освенциме, проведя там несколько часов. В эти загробные часы его сознание надломилось, стало понятно, что всегда есть те, кому хуже, есть непереносимые страдания, в свете которых его собственное положение было не таким уж безысходным. Но все эти ситуации тоже искусственны; люди воюют, уничтожают и мучают других, что бы скрыться от собственной пустоты. То же самое делает и природа, насылая смертельные недуги на тех, кого она не может одарить никаким смыслом. В своих самых зверских проявлениях человек копирует действия безразличной природы. И это было ужасно.
Но Дэн и не знал, честно говоря, что лучше, что хуже. Он боялся каким-то последним ветхозаветным страхом, что скупая судьба не одарит его ничем необыкновенным. А просто жить, «радуясь жизни», ему было противно и не хотелось. Умирать тоже не хотелось. Но не столько страшила его смерть, сколько мгновенное утекание жизни в незаметную темную расщелину, где-то притаившуюся на только что покрашенном идеально белом потолке. «Да это же больничная палата! Морг! Могильная камера, предназначенная для вечного сумеречного существования».
Дэн в отчаянии закрыл глаза, подумав о том, что он, в сущности, еще ничего не сделал. А мог ли? Мог ли он сделать то, что хотел, если толком и не знал, что хотел? «Тварь не знает, что хочет…» – промчался в сознании обрывок фразы, когда-то прочитанной или услышанной. А мы ведь действительно не знаем, чего мы по-настоящему хотим. Всегда хотим многое, даже если и думаем, что хотим главное. А жизнь уже ушла, умчалась, соблазнив на миг невероятной надеждой, оказавшейся горьким и жестоким обманом.
Что он мог сделать в жизни, чтобы о нем помнили? А в этом ли суть жизни? Дэн сомневался, чувствуя, что здесь тоже кроется подвох, разгадать который он был не в силах. Эти мысли были настолько сильными, что доставляли физическую боль. Существовать становилось больно. Больше всего не хотелось врать себе, врать, что все нормально, что это лишь «мрачное настроение», иногда приходящее и также бесследно уходящее; только не стоит на нем «зацикливаться». Особенно Дэн ненавидел это слово, которое часто употребляли люди, подчеркивая, как бы ненормальность размышления на серьезные темы. Понятно, какая чудовищная пустота стояла за ними. Дэну стало страшно, он почувствовал, что все они ему совершенно чуждые люди, что они живут совершенно неведомыми для него ценностями, что он им не понятен, они никогда не примут его сомнений и вопросов, и он всегда будет изгоем в их глазах. Ни на кого нельзя опереться, никто не поймет и не поддержит.
Иногда он отправлялся в долгие прогулки один. В бесцельной ходьбе, которая могла длиться часами, он