Потянулся день, будничный, размеренный. Гладковский выезжал на стрельбище, смотрел мишени, пробитые пулями; слушал команды на плацу; читал свежие газеты, ходил с докладом к комбату и твердо обещал к маю выставить концерт – плясуны и соловьи ротные были собраны у того же Штырева.
Стоя перед комбатом, Гладковский вспомнил своих штрафников, хотел поделиться горем, но гордыня не позволила, стерпел, промолчал.
По пути к дому зашел Гладковский на кухню – в солдатской столовой была гулкая тишина, за дощатой перегородкой слышался говор штрафников, он притормозил, невольно вникая в разговор.
– А в хате у него, говорят, есть каптерка и гауптвахта – для семьи, – нагловато говорил сильный голос. Другой, прижимистый, что-то добавил, и все рассмеялись.
– Да, ротный у нас жуткий бурбон. Заметили, у него подтягивается и каменеет челюсть, когда он приказ отдает.
– Испускает…
– Ага, и песни строевые любит:
– А для тебя, родная…
Хором они подтянули:
… есть почта полевая… прощай, труба зовет… тру-ту-ту-ту…
Стервецы, раскусили ротного, – с грустью подумал Гладковский и крикнул:
– Где тут эти бездельники? – и громко стуча подковками, вошел в предбанник – так называлось подсобное помещение столовой.
Солдаты сконфуженно приветствовали капитана. Он оглядел их. Они стояли без головных уборов и в рабочих куртках. Снова ему понравились открытые юные лица, излучавшие здоровье. Но что-то корябнуло его: солдаты, кажется, видели в Гладковском лишь функцию, призванную штрафовать и назидать.
– Обедали, хлопцы? – спросил Гладковский. – Обедали, Подкорытов?
– Так точно, товарищ капитан, но уже проголодались. Ударная работа изнурила организм.
Гладковский кликнул дежурного по кухне и попросил накормить четверых еще раз.
– Так нема чем кормиты! Усе поели.
– Побачьте, пошукайте, – в тон дежурному ответил Гладковский, – они, – он показал на солдат, – выполняют особое задание.
– Есть пошукаты! – выкрикнул дежурный. Гладковский удалился и, пока уходил, слышал тишину за спиной.
Отобедав в чопорном домашнем уюте – Нина все еще переживала размолвку – Гладковский снова побрел на службу.
Апрельское солнце прожигало насквозь, тонули в мареве голые сопки. Полуденная тишина легла по всему Забайкалью, и к Гладковскому неприкаянно пробилось воспоминание, будто из-за кургана выплыл остров Дятлинка, и дальнее, отроческое разноголосье вдруг застило слух.
Слушая забытые голоса, Гладковский велел Штыреву вернуть солдат в казарму.
Штырев спросил:
– А не торопитесь, товарищ капитан?
– Я сегодня понял, – сказал Гладковский, – бродит в них молодость. Для нас армия – уклад и порядок,