– Наш постоянный читатель («Ему, наверное, лет сто», – подумал Саморядов, сжав зубы, чтобы не зевнуть. А может, что скорей всего, Макарычев только что выдумал этого читателя и спрятался за ним, как за ширмой.) жалуется, что какая-то шантрапа разрисовала его дом. Стены, двери подъездов в странных невеселых картинках. А потом эти картинки стали появляться на других домах. И теперь куда не глянь, везде эти надписи и рисунки, похожие на шифрованные послания.
– Ух, ты… Граффити что ли?
– Оно самое, – кивнул Макарычев.
– Детский сад какой-то, – сказал Саморядов. Макарычев нахмурился, исподлобья посмотрел на Саморядова:
– У тебя есть что-то поинтереснее?
– Ладно, ладно… – Саморядов поднял руки, мол, сдаюсь.
– Короче, нарой что-нибудь про этих горе художников. Слегонца фэйкани, сгусти краски. Сделай из ничего синего кита. Я знаю, ты можешь. К четвергу успеешь?
– Это который после дождичка? – сказал Саморядов.
– Это который вчера, – сказал Макарычев.
Саморядов вышел из кабинета, закрыл за собой дверь. Он подошел к секретарше, клацавшей на клавиатуре.
– Так как насчет лишь бы было темно? – закинул удочку Саморядов.
– Если на Мальдивах, то всегда пожалуйста, – секретарша улыбнулась Саморядову и стала похожа на мышь. Улыбка не шла секретарше. Лучше бы не улыбалась.
– Завтра беру билеты, – сказал Саморядов.
– Буду ждать, – сказала секретарша.
Из кабинета высунулся Макарычев, сердито сверкнул глазами на Саморядова:
– Ты еще здесь?
– Уже нет, – сказал Саморядов, отходя от ресепшена.
– Юлия Семеновна, зайди ко мне, – сказал Макарычев и исчез за дверью кабинета. Секретарша встала, переглянулась с Саморядовым. Он заговорщически подмигнул ей и вышел в коридор.
3
3—1
Коридор был длинный, сумрачный и унылый. А ведь когда-то в коридоре кипела жизнь, по нему сновали сотрудники. Тогда коридор смеялся, балагурил, жонглировал голосами. А теперь что? Теперь коридор молчит, как покойник. Ему уже не до смеха.
В курилке Саморядов потрещал с Марией Жучкиной, раздавшейся женщиной за сорок. На ней было очередное мешковатое неброское платье – балахон. Жучкина держала на отлете мундштук с тонкой сигаретой. Мария была похожа на даму серебряного века. Она пробавлялась заметками о спектаклях, концертах, выставках, фестивалях. Она любила селедку, сальные анекдоты и волосатых юнцов. Вот уже два года она жила с гитаристом. Это был угрюмый прыщеватый малый слегка за двадцать. Вместе со своей группой он совершал набеги на столицу, чесал по клубам, барам и пабам. И в этих же заведениях пропивал полученные за выступления деньги. Мария знала, что однажды, гитарист возьмет и не вернется, столица не отпустит его. Мария со страхом ждала этого «однажды». Но пока что он почему-то возвращался, ее хмурый блудный молодой человек
Между